– Но ведь это – тоже война!

– Ой, – женщина взъерошила парнишке волосы, длинные, густые, светло-русые.

Зачесанные назад по древнему обычаю галлов, они никак не хотели лежать спокойно и все время норовили упасть на лоб и упрямо лезли в глаза. – Дай-ка я тебя причешу, племянничек! Знаешь, как приятно хоть раз в году повидать родного человечка. Вот говорю с тобой, а сама будто сестру свою вижу, твою матушку. Похож ты на нее очень, только вот глаза… глаза отцовские, карие. Он ведь был из арвернов, отец твой.

– Как и Верцингеторикс. Проклятые гунны!

– А гунны-то тут при чем?

– А кто же убил отца и мать? Разорил и сжег наш город?

– Ах, вон ты про что. Знаешь, вот уж не думала, что среди гуннов так много германцев.

– Да где их только нет, этих чертовых готов, герулов, сикамбров… Кто-то из них – наши союзники, а кто-то – враги. Не поймешь – кто. Те же готы – они есть и у гуннов, и у римлян. И как тут понять – за кого этот народ?

– Каждое племя – по-разному. Как решит вождь. У нас ведь так же было в стародавние времена.

– Умная ты у меня, тетушка.

– Да и ты не дурачок, – женщина тихонько расхохоталась. – Молодец – на барку пристроился, с голоду не помрешь. Тем более – рядом хоть какие-то родичи, жаль вот только, что мало их.

– Права ты, тетушка – хорошо на барке. Только, конечно, временами тяжеловато. Да и вот сейчас, зимой – голодно. Ничего, скоро разлив, а уж тогда смотри, не зевай – разольется Лигер-река, сама знаешь, ничем ее не удержишь. Луга зальет, дороги – того и гляди, как бы килем за какой-нибудь забор на зацепиться. И все равно – красиво!

Юноша мечтательно закрыл глаза, представляя могучую величавую реку, летом мелеющую, а весной – бурную и грозную, как разгневанная богиня. Даже северная Секвана-река ни в какое сравнение не идет, ну, разве только Родан, так Родан короче и впадает в теплое римское море, а вот Лигер… тот несет воды свои в океан! Бурный, глубоко синий, и в бурю – страшный.

– Чу! – Гаута вдруг напряглась, прислушиваясь к чему-то, что происходило снаружи, во дворе. – Что-то собаки разлаялись.

– А у тебя есть собаки? Что-то не видел.

– Не мои, соседские. Нет, правда-правда. Слышишь? Лают.

– Ну, лают. И что? Может, волки близко подошли или кабана чуют.

– А вдруг это безбожные язычники гунны? Господи, упаси, – женщина набожно перекрестилась.

Гость насмешливо скривился:

– Скажешь тоже – гунны! Что им делать в вашей глуши? Они, небось, грабят сейчас Медиолан и Тицинум.

– Дай-то бог. То есть, не дай бог, конечно, – снова попробовав похлебку, Гаута бросила туда несколько корешков – для запаха – и, покачав головой, спросила:

– Говорят, будто гунны человечье мясо едят и с коней вообще никогда не слазят. Правда?

– Не знаю.

– И будто бы их вождь, Аттила, больше похож на разъяренного быка, чем на человека. А, что скажешь?

Парнишка пожал плечами:

– Врать не буду, не видел. А слышать-то, конечно, слышал. Многие ведь на Каталаунских полях были. А еще как-то в Генабуме встретил одну набожную и богатую женщину, госпожу Женевьеву из Лютеции, она торгует скотом и пшеницей, так вот…

– Тихо! – Гаута снова прислушалась.

– Да что ты все вздрагиваешь?!

– Неспокойно на душе что-то. Знаешь ведь, муж мой как раз у ворот – его очередь стражу ночную нести.

– Так он же не один там сторожит – с собутыльниками и друзьями.

Судя по тому, как изменился тетушкин взгляд, Амбрионикс сейчас ляпнул что-то не то, ну да поздно было теперь спохватываться – слово-то не воробей, вылетит – не поймаешь.

– А ведь и верно ты сказал, племянничек – с собутыльниками! Ночь-то холодная, ненастная. Они, небось, уже начали пьянствовать, от жен-то подальше. Пойду-ка на всякий случай, гляну.

Гость фыркнул:

– Ты, тетушка, мужа-то своего не позорь.

– Так я не одна пойду – с соседкой. Эти аланы если запьют, так уж ничуть не хуже нас, галлов – не остановятся, пока все не выпьют. Нет, схожу лучше – мужики как нас увидят, не так приятно станет пьянствовать. Поперхнутся!

– Это уж точно. Подожди, тетушка! Давай-ка, сначала детей покорми, а потом сходим. Я тоже с тобой прогуляюсь, на реку посмотрю.

– Давненько ты ее не видел, ага. Ладно, будь по-твоему. Сейчас поедим быстренько. Оп… – сбросив накинутый было плащ на лавку, Гаута снова попробовала ушицу и скривилась. – Сыровата еще. Хворосту б подкинуть малость… Эй, Тирак, Амрозия! Вижу-вижу – не спите уже. Сбегайте-ка за хворостом к амбару.

– Ой, маменька, а там, на улице, поди, холодно.

– Так оденьтесь. Не голышом же пойдете. Ну, если вы правда хотите сырую похлебку есть…

– Не, не, матушка, мы лучше сбегаем.

Шустро накинув плащики из козьих шкур, детишки скрылись за дверью, впустив в дом надоедливый шум дождя и ночную сырость.

Гость зябко повел плечом:

– Да уж, не сладко на улице-то. Ты что так смотришь, тетушка?

– Да так… Экий ты стал ладный! Повзрослел, вытянулся. Жениться тебе пора, Амбрионикс!

– Ну, ты и скажешь – жениться! – в голос расхохотался юноша. – Для начала неплохо было бы хоть где-нибудь осесть. А то все на барке, на барке… сегодня в Генабуме, завтра – у синего моря.

– Так живи у нас, сколько уже зову?! Место есть, дом тебе сладим. Вот молодая-то жена его и будет блюсти, покуда ты на барке.

– Так я почти все время на барке, – задумчиво проговорил молодой человек. – А жена, стало быть, здесь… без меня. Нет уж, мне так не нравится.

– На барку ее с собой забери! – хмыкнула тетушка. – То-то кормчий с гребцами повеселятся.

– Я сам уже почти кормчий. Ну, что ты так смотришь-то?

– И все-таки надо тебя женить. Парень ты пригожий.

Юноша снова сконфузился, почесал на шее белесый рубец.

– Бедный ты, бедный, – подойдя ближе, Гаута погладила племянника по волосам. – Болит поди, шрам-то? Ноет?

– На погоду – ноет, – честно признался Амбрионикс. – Так ведь это и хорошо!

– Чего уж хорошего, – сварливо заметила тетушка. – Вот же предупреждали тебя – не ходи в священную рощу! И чего поперся?

– Да сто раз уже говорил! Может, уже хватит спрашивать?

– Не хватит. Осторожней надо быть, милый. Так вот глупо попасться в лапы друида.

Юноша вспыхнул:

– Я и не думал, что они еще есть!

– Никто не думал. Однако, если б не те римские торговцы – быть бы тебе без головы, парень!

– Да уж… до сих пор за них Бога молю. И друида этого на всю жизнь запомнил. Представляешь, рожа его по ночам снится, квадратная, как у филина! А глазищи так и сверкают, так и сверкают… и серп! А на левой руке пальцев не хватает – словно клешня у рака.