что обитатели этих НЛО знают о смысле существования и о будущем мыслящих существ гораздо больше нашего. Хотелось бы приобщиться.

— Это все? — спросил Абаза, не вкладывая в свои слова ничего, что позволило бы понять его реакцию.

Он внимательно смотрел на меня. Я тоже не отводил взгляда.

— Нет, — ответил я. — Хотелось бы узнать у Вас, где они чаще появляются, и если за ними можно вести наблюдения, то я хотел бы принять в этом участие. А для начала я попросил бы вашего совета, что мне надо прочесть и где это можно найти.

Я замолчал. Абаза заговорил не сразу.

— Так, — сказал он. — Вы, разумеется, понимаете, что мы в первую очередь заинтересованы в людях, которые уже располагают определенной подготовкой. Тем не менее, учитывая то, что в нашей стране с информацией об НЛО дело обстоит крайне плохо, нам приходится заниматься не только обработкой сведений, но и в некоторой степени просветительством. Хотя, должен сказать, слово «просветительство» приходится употреблять очень условно: настоящего знания нет пока и у нас самих. Пионовский охарактеризовал вас как человека волевого и располагающего своим временем. Это так?

— Ну, насчет волевого — не мне судить. А насчет времени — да. Я, с вашего позволения, юный пенсионер в тридцать шесть лет. Работать могу, но пока ни с каким делом не связался.

— Вам случалось летать в верховьях Нижней Тунгуски и Вилюя?

— Нет. Мой район бы к востоку. Низовья Лены, Индигирки, Колымы. Ну, и Чукотка, конечно. Бывал в разных местах вдоль Охотского побережья.

— И ни разу не видели «летающих тарелок?»

— Ни разу.

— Странно. Из тех районов тоже поступают сведения о частых встречах.

— Я и сам удивляюсь. По глухим углам летал вроде чаще других. И некоторые из сослуживцев видели, а я — нет.

— Что же они вам рассказывали?

— Да разное рассказывали. Один — это еще в военной авиации было — рассказывал, что во время его дежурства аэродром прямо сверху был весь залит ярким светом. Кто светил — понятно. Другой — мой командир звена — говорил, что во время ночного полета увидел перед собой огонь. Он, как говорится, дал газу и пошел на сближение. Источник света тоже прибавил скорость и стал удаляться. Мой командир решил не отставать и опомнился только тогда, когда увидел, что летит со скорость 2,2 Маха, а огонь вдруг развил совершенно невероятную скорость и быстро от него ушел. В гражданской авиации у знакомых тоже бывали случаи встречи с тарелками днем. Говорили, лететь рядом с ними было неприятно — приборы не работают, стрелки мечутся, как ненормальные. Правда, это длилось недолго. Но на нервы действовало порядком, тем более, пассажиры на борту.

— А двигатели у них не барахлили? — спросил Абаза.

— Если бы барахлили, они сказали бы об этом прежде всего.

— А какая была видимость во время этих встреч?

— Хорошая. Либо чистое небо, либо незначительная облачность. А что?

— Да нет, хотелось понять, могли ли они хорошо видеть. Это были действительно тарелки?

— Тарелки или Шляпы — что-то среднее. Вели себя пришельцы спокойно, но по всему было видно, что они в любой момент могли уйти, куда хотят. А уж о том, что в любой момент могли угробить самолет — и говорить нечего. Но, видно, это им было ни к чему.

— Да, ни к чему… — раздумчиво повторил за мной Абаза.

— Пожалуй, — продолжил он, — это единственное, что нам понятно. Будь они агрессивны, вторжение давно бы уже произошло. Что бы мы могли им противопоставить?

— Атомные бомбы? — предположил было я.

— Ерунда, — возразил он. — С их возможностями — и не суметь вывести из строя и системы наведения, и системы инициации взрыва? Ерунда! Даже если бы нам, землянам, пришла в голову мысль покончить ядерным самоубийством сразу всему человечеству — они бы и то не позволили.

Я поразился, насколько точно он передал и мои собственные мысли на сей счет.

— Другой бы спорил, я — не буду, — сказал я. — По моим представлениям, мы совершенно безоружны перед ними. Мы выглядим даже хуже, чем дикари, вооруженные копьями, луками и стрелами, в сравнении с белыми людьми, у которых винтовки, пулеметы и пушки. Неужто нас ограждает он полного порабощения этими инопланетянами только их культурное табу.

— Вот именно, — подтвердил Абаза. — Их культурное табу.

По огню, который впервые в течении нашей беседы зажегся в его глазах, я понял, что этим суждением впервые расположил его к себе. Он продолжил:

— Может быть, помните такого героя повести Бориса Лавренева «Сорок первый» — поручика Вадима Говоруху-Отрока. Он сказал малиновому комиссару Евсюкову: «Тебе этого не понять…

— Разница культур!» — подхватил я.

— Именно! И ничто другое!

— Андрей Владимирович! Но неужели им при их культурном превосходстве и, в сравнении с нами, знании интересно наблюдать эпохи первобытного варварства, которые они давным-давно миновали?

Он снова с любопытством, словно ничего подобного и не рассчитывал услышать, взглянул на меня.

— Здесь, увы, я могу высказывать только свои догадки, и они вряд ли в чем-то серьезно отличаются от ваших. Видимо, их прошлые варварские цивилизации, сходные с нашей, ушли в прошлое настолько давно, что им действительно любопытно произвести натурные археологические наблюдения. При этом они обязали себя придерживаться принципа невмешательства.

— Думаю, так, — кивнул я. — А узнать, к чему они пришли, я имею в виду в социальном смысле, есть какие-то шансы?

— Исключить не могу. Просто рука не поднимается, — признался он, — но, думаю, это крайне маловероятно. Ведь такого рода откровенность с их стороны еще надо заслужить. А чем?

Он пожал плечами.

— Продвижением к их совершенству, — снова предположил я.

— Наверно, но лишь при условии, что мы сами нащупаем правильный путь. А вы ведь сами знаете, насколько по-разному люди представляют себе «правильный путь».

Последние два слова он произнес с нарочитой аффектацией, вкладывая в них скорее презрение, чем сомнение.

— Скажите, Николай Михайлович, — продолжил он после обдумывания какой-то своей мысли, — у вас не прошло желание сотрудничать с нашей комиссией после того, как я вполне откровенно информировал Вас о том, что мы, образно говоря, почти так же голы, как и вы?

— Нет, не прошло. Все-таки это «почти» на сколько-то отлично от нуля, — ответил я. — И мне хотелось бы самому принять участие в том, чтобы величина этого «почти» возрастала.

— Как вы это себе представляете?

— Честно говоря, мне почти нечем похвастаться. Единственный опыт, который у меня есть в области прояснения неизвестного, — это анализ причин летных происшествий, случавшихся со знакомыми летчиками. Иногда они ухитрялись выжить, чаще же — нет. Комиссии, которые работали после аварий, на мой взгляд, не всегда докапывались до истинных причин.

— А Вы докапывались?

— К сожалению, не всегда, однако большей частью — да. Думаю, что лишь поэтому я и дожил до пенсии и