И эта их особенность здесь, в Югославии, тоже проникала в сознание Егора гораздо быстрее, чем это случилось бы на родине. Именно в книге Джил аса он и вычитал это – «Ленин уничтожил все партии, даже социалистические – кроме собственной».

Он узнал, что родная партия погнала Джиласа в январе 1954 года со всех партийных и правительственных постов, а в марте того же года исключила из своих рядов. В январе же следующего года приговорила – пока условно – к 18 месяцам тюрьмы за «клеветнические заявления, в которых он изображал положение в Югославии в злонамеренно искаженном виде».

Егор уже постигал цену этих советских формулировок. «Клеветнические», «злонамеренно искажал» – то есть читай: писал правдиво.

А в год рождения Егора, осенью 1956-го, Джилас открыто одобрил венгерское восстание. Заодно покритиковал Тито и коммунистическую власть вообще. За что и осужден был на три года тюрьмы – уже не условно. Через 20 с лишним лет после первой, «буржуазной» посадки.

Там-то, в тюрьме он и написал свою главную книгу – ее Егор сейчас держал в руках: «Новый класс». И то, что книга написана в тюрьме, конечно, увеличивало ее цену в глазах подростка. Как сказали бы его сверстники сегодня (а тогда так не говорили, в ходу были другие молодежные словечки) – это было круто!

И именно за эту книгу в 1957 году Джиласа осудили еще на семь лет.

В 1961 году освободили досрочно. Но через три месяца снова арестовали и посадили – уже за книгу «Беседы со Сталиным»…

Он отсидел еще почти пять лет.

И вышел на свободу за полгода до приезда Гайдаров в Белград.

Возможно, Егор даже и видел его – одного из первых послевоенных диссидентов «социалистического лагеря». Того, у которого родная власть забрала 12 лет жизни – за иной, чем у нее, образ мыслей…

Но встречаться с Джиласом его отец не мог – очень быстро об этом узнали бы «там, где надо».

И тогда ему – тоже очень быстро – пришлось бы вернуться из Белграда в Москву.

В книге «Новый класс» Егор прочитал о том, что на самом деле произошло в 1936 году.

В том году принималась новая советская Конституция, и Сталин провозгласил, что в СССР нет больше эксплуататорских классов. На самом деле, писал Джилас, был не только завершен процесс «уничтожения капиталистов и других классов прежней системы, но и сформирован класс, не виданный до той поры в истории».

Этот класс прямо связан с партией большевиков, но не полностью с ней совпадает: можно быть членом партии – и вовсе не принадлежать к новому классу. «…К новому классу можно отнести тех, кто исключительно благодаря монополии на управление получает особые привилегии и материальные преимущества».

Этих-то людей Джилас и называет олигархами – совершенно точно. Потому что «олигархи» – это не просто очень богатые люди, как сегодня многие у нас считают. Это слово относится только к таким людям, которые очень богаты и при этом управляют – открыто или прикрыто – своей страной. Так что больше всего это слово относится вовсе не к миллионерам-предпринимателям, а к некоторым сегодняшним очень богатым российским правительственным чиновникам.

Джилас писал, что никакая партия, если бы она не была сама, персонально, материально заинтересована в производстве, «не смогла бы заниматься такой идейной и моральной эквилибристикой, а тем более так долго оставаться у власти, как коммунистическая партия».

Эквилибристика – это такие цирковые номера, когда человек старается сохранить равновесие, балансируя на неустойчивых предметах – каких-нибудь катающихся по полу бревнах или на вершине пирамиды стульев, стоящих один на другом на одной или двух ножках…

Партия вот так и балансировала. Она сменяла один лозунг – совсем другим, принуждала людей верить каждому новому лозунгу, верить, например, что вчерашний глава правительства Рыков или авторитетнейший деятель партии Бухарин с сегодняшнего дня – «разоблаченные» враги народа, японские шпионы и диверсанты…

Джилас пояснил, что все это проделывать можно было только при наличии очень сильного личного стимула. Им и было – страстное желание сохранить власть и благосостояние. Поэтому члены нового класса и шли безоглядно за новыми и новыми чудовищными замыслами Сталина, и соглашались отправлять сотни тысяч людей в Гулаг, на верную смерть.

Для формирования и комфортабельной жизни нового класса важнейшее условие – уничтожение частной собственности. Это в России было сделано сразу после Октября: все, что было собственностью конкретных людей, стало общенациональной собственностью.

«Свое могущество, привилегии, идеологию, привычки новый класс черпает из некоей особой, специальной формы собственности. Это – коллективная собственность, то есть та, которой он управляет и которую распределяет “от имени” нации, “от имени” общества». То есть – «общее» значит «мое».

В общем, по басне Крылова «Лев на ловле».

В этой басне «Собака, Лев да Волк с Лисой» решили вместе охотиться и потом поровну делить добычу. Вот Лиса каким-то образом добыла оленя, и все четверо собрались его делить.

Лев берется за дело – раздирает оленя на четыре части.

Теперь давай делить!

Смотрите же, друзья:

Вот эта часть моя

По договору;

Вот эта мне, как Льву принадлежит без спору;

Вот эта мне за то, что всех сильнее я;

А к этой чуть из вас лишь лапу кто протянет,

Тот с места жив не встанет.

В отличие от стран, где в основе социального устройства – частная собственность, в «коммунистических» (так называет их Джилас) странах сложилось такое устройство общества: «…Там участие в правительственной власти равнозначно владению, пользованию и распоряжению почти всем народным имуществом. Те, кто захватывают власть, захватывают привилегии, а значит, косвенным образом, захватывают и собственность. Вследствие этого при коммунизме стремление к власти или к политике как профессии характерно для всех тех, кто хочет вести паразитическую жизнь за счет чужого труда».

Со второй половины 20-х годов в Советском Союзе все, кто мечтали о такой именно жизни, двинулись в ряды правящей партии («идейных» членов партии тоже было немало – но в основном это были те, кто вступили раньше).

В 1934 году, после «первой пятилетки», эти ряды пополнились почти на миллион – выросли более чем в два раза. И если заработок рабочего в 1935 году составлял 1 800 рублей, то секретарь райкома, писал Джилас, «вкупе со всеми приплатами получал около 45 тысяч». Дело в том, что до 1932 года существовал так называемый партмаксимум – член партии не мог зарабатывать выше определенной планки: считалось, что он работает «за идею». А беспартийный – мог. Сталин отменил партмаксимум; это был ход вполне в русле формирования «нового класса».

«Подобно прежней буржуазии, новый класс жаден и ненасытен, но у него нет тех добродетелей бережливости и хозяйственности, которые были у буржуазии. Новый класс так же выделен и обособлен, как была обособлена аристократия, но у него нет аристократической утонченности и гордой рыцарственности».