Сначала русские открыли огонь по батарее зенитных орудий, которая после этого перебралась на закрытую позицию. Затем настала очередь Герда Мейера. Передовой наблюдатель, которого я выставил на краю ущелья, докладывал мне, когда я снова забрался в свою палатку: «Школа снова под огнем артиллерии!» – и вскоре после этого: «Южная стена школы обвалилась!»

Вслед за этим зазвонил телефон, и я обрадовался, узнав голос Мейера:

– Ничего не получается. Я переношу НП во внутренние помещения.

Обстрел продолжился. Через некоторое время передовой наблюдатель сообщил:

– Опять прямое попадание в школу.

Телефонная связь с Гердом Мейером оказалась нарушенной.

– Я схожу туда сам, чтобы посмотреть, что там творится, – сказал я своему адъютанту.

За недостроенным зданием школы я наткнулся на телефонный узел связи Мейера. Он уже снова был приведен в порядок. В последнем еще целом внутреннем помещении школы я нашел Мейера, занятого тем, что он ломом проделывал в стене смотровое окошко. Он был весь покрыт строительной пылью и смеялся при этом:

– Я не позволю им меня здесь достать.

– Это будет только вопросом времени, пока они уничтожат вас вместе с вашими людьми. Я не могу взять на себя ответственность за это.

– Пока что моим людям ничего не грозит. Они еще защищены одной из двух стен. Здесь на НП останусь я один. А что касается ответственности, то пусть господин майор разрешит мне самому отвечать за свою бесценную персону.

– Мейер, если бы я хотел быть только деловым человеком, я бы сказал следующее: из нас только пять человек имеют понятие и опыт в действиях артиллерии в горах, причем один уже выбыл из строя. Тем более я должен заботиться о сохранности всех остальных. Нет никаких убедительных причин сохранять здесь наблюдательный пункт. С южной окраины ущелья наблюдать можно почти то же самое. Там, кстати, лучше маскировка и укрытие. Но я хочу говорить, опираясь не только на деловые доводы. Я хочу говорить еще и как более старший по возрасту. Все-таки с возрастом люди не только глупеют, но и становятся более благоразумными. С возрастом начинаешь больше ценить убежденность, что осторожность является наилучшей составляющей отваги.

– Но…

– Никаких но! Ваша отвага уже граничит с извращенностью. Не могу отделаться от впечатления, что вы постоянно хотите убеждать всех нас и себя самого в том, что вы не трус. Но это совершенно лишнее. И без того мы все знаем, что вы самый отважный офицер всего дивизиона. И вовсе не надо делать из мужества некоего идола. Я как-то при случае сказал своему отцу во время разговора: «Ты один из самых отважных людей». Он ответил: «Совсем наоборот. Всю свою жизнь я был отчаянным трусом. Просто я никому не давал этого заметить». Думаю, в этих словах ключ к проблеме мужества. И состоит он в том, чтобы никому не позволять заметить твой природный страх. Офицеру легко быть более отважным, чем простому солдату, поскольку на него все время смотрит гораздо больше глаз. Таким образом, он становится симулянтом. Но ему не требуется быть более отважным, чем это необходимо для достижения поставленных перед ним целей, и никто не настаивает на том, чтобы мы подставляли себя под пули без необходимости. Вы понимаете, что я имею в виду?

Упрямец Мейер, похоже, раздумывал теперь над тем, каким образом ему, против своей собственной воли, согласиться со мной: либо не по-военному кивнуть, либо сделать это согласно воинскому уставу. Наконец, он решил выбрать военный вариант. Приложив руку к каске, он щелкнул каблуками и проворчал: «Слушаюсь, господин майор».

– Приказываю: оставить НП, следовать за мной!

Обстрел опустевшей школы продолжился, однако Мейер на этот раз был спасен. Но когда я снова вернулся в свою палатку, то нашел там донесение о том, что только что офицер-наблюдатель 2-й батареи был убит попаданием снаряда в НП, расположенный на вершине скалы над нашим каньоном. Весь вечер я провел над листом бумаги, составляя письмо его вдовой матери, которое далось мне с большим трудом.

В течение того дня, когда мы обороняли Шаумян, положение медленно менялось. Теперь мы уже не образовывали ударный клин в спину противника, но занимали участок протяженного фронта. Этот участок, однако, должен был быть занят другой дивизией, соседом справа, мы же должны были отойти еще левее, чтобы сменить там другие части нашей дивизии, которым затем предстояло примкнуть к нам слева. Фронт, таким образом, вытягивался от Шаумяна вдоль небольшой речушки, которая в трех километрах юго-восточнее городка впадала в Пшиш. Еще на этой же речушке, примыкая своим левым флангом к Пшишу, располагался наш разведывательный батальон. Пшиш, принимая впадающие в него притоки, образует острую дугу; он течет сначала с юго-востока на северо-запад, а затем поворачивает на северо-восток. В его верхнем течении проходила главная линия обороны русских, ниже излучины реки она пересекалась с нашей линией обороны и проходила по ущелью, в котором сначала были развернуты только позиции наших батарей, а затем сосредоточены вьючные мулы и артиллерийские передки. В излучине Пшиша поднималась, возвышаясь над его берегом сотни на три метров, вершина, с которой можно было контролировать верхнее течение реки. Вершина эта была занята нашим егерским полком и батальоном валлонцев, которые вместе с разведывательным батальоном образовывали боевую группу Нобиса. В качестве артиллерии в нее входили также мой дивизион и еще несколько подразделений, в том числе подчиненных Нобису, среди которых была и батарея 210-мм мортир, а также моя батарея 88-мм зениток люфтваффе.

Свой командный пункт я организовал поблизости от узла телефонной связи в небольшом каньоне у северного подножия вышеупомянутой вершины, неподалеку от излучины Пшиша. Здесь обосновался и мой адъютант, здесь проводил ночи и я сам. В течение же дня я вместе с обер-вахмистром Людвигом находился на наблюдательном пункте, который мой дивизион делил вместе с 1-й батареей. Этот НП располагался на главной линии обороны, проходящей через вершину у излучины, несколько левее, на участке валлонского батальона.

Неприятель сумел создать укрепленные полевые позиции. Когда наши батареи открыли по ним огонь, то под изматывающе однообразные разрывы снарядов эти позиции исчезли за стеной дыма и выброшенной вверх земли. Тем не менее я был убежден, что русские в своих хорошо оборудованных блиндажах потерь не понесли, поскольку на всех без исключения батареях снаряды были с чувствительными взрывателями мгновенного действия. Они весьма эффективно действовали против открыто наступающего противника – как мы это наблюдали на Звездной горе, – но их ни в коем случае нельзя было применять с целью разрушения блиндажей. Для этой задачи взрыватели должны были быть установлены «с задержкой». При такой установке снаряд сначала пробивает перекрытие и лишь затем взрывается внутри помещения. Однако при стрельбе такими снарядами их попадания трудно наблюдать, и поэтому артиллеристы всех армий на этой войне предпочитали всегда вести огонь с чувствительными взрывателями мгновенного действия, даже против целей в укрытиях. Против таких выстрелов достаточно действенную преграду представлял даже накат не особо толстых бревен со слоем земли поверх. В ходе Первой мировой войны, когда чувствительные взрыватели мгновенного действия применялись еще весьма редко, любой, даже относительно легкий снаряд полевого орудия гарантированно пробил бы подобную преграду. Поэтому на Первой мировой войне даже полевые укрепления возводились как солидные блиндажи – искусство, совершенно утраченное войсками в ходе последней войны.