У меня не было ни малейшего желания ввязываться в их местные интриги. Мишка повеселел, а широкозадая моментально сделалась моим врагом. Я прочел это в ее глазах.

Виктор протиснулся за мной из бара. Мы возвратились на террасу, где голоса толпы уже слились в монотонный тяжелый гул, как будто большие, по паре метров длиной жуки Хичкока стадом висели над бассейном, пожужживая крыльями. В момент нашего появления на террасе хозяин снимал пиджак с помощью того же усатого молодца, каковой унес в свое время подарок Виктора. Усатый удалился с пиджаком. Обнажились рубашка поло и крупные тяжелые волосатые руки.

— Здоров ты, как бык, дядя Изя! — восхищенно сообщил Виктор, без стеснения разглядывая крупный торс нашего хозяина.

Очевидно, Виктор занимал особое положение и пользовался привилегиями, потому что стоящие рядом с дядей Изей мужчины вопросительно притихли, услышав сравнение дяди Изи с быком.

— И ты, Витюшка, будешь всегда здоров, если бросишь курить мерзкие сигаретки и будешь меньше шляться по бабам, — ласково сказал хозяин и, поймав моего приятеля твердой рукой за шею, заставил его согнуться в поясе.

Продержав в согнутом состоянии некоторое время, отпустил. Гости угодливо рассмеялись. Виктор тоже смеялся, но когда мы, выбравшись из центра внимания, отошли к забору и заглянули в по-прежнему туманную и зеленую бездну, Виктор потер шею и пробурчал:

— Теперь он здоров, старый козел. Пять лет назад он был в таком дерьме, что собирался покончить с собой и уже написал завещание. Они помогли ему. Дали заем и воткнули в строительный бизнес. Меня бы кто воткнул… — Он опять потер шею.

— Они? Ты имеешь в виду мафиози?

— А кто, по-твоему? — раздраженно ответил он вопросом на вопрос: — Кто?

— Но почему именно его, Виктор?

— Почему? Потому что старый козел был большим строительным боссом в Союзе, начальником стройтреста Молдавской Республики. У него гигантский опыт жулика…

— Мало ли кто кем был там. Здесь другой мир, другие законы.

Виктор покачал головой.

— Невинный Лимонов. Сколько тебе пришлось испытать на своей шкуре и там и тут, и ты все не можешь усвоить, что везде одна банда. Он там был в банде, и здесь его приняли в банду. Тебя или даже меня хуй примут…

— У Изи что, были связи с «ними», когда он еще был в Союзе?

— Связи… — он рассмеялся. — «Они» — кто ты думаешь? Романтические юноши с автоматами? Такие же жопатые и брюхатые отцы семейств, как и на старом континенте. Те же евреи. Жиды. Только посмелее. Бля… — Отвернувшись от бездны к толпе, вдруг скороговоркой выдавил: — К нам направляется старшая дочка хозяина — Ритка. Страшна, но рекомендую. Замуж за тебя Изя ее не выдаст, потому что ты русский «хазерюка», но выебать ее и поиметь определенные блага вполне можешь. Она это любит.

— Я улетаю в Нью-Йорк послезавтра, а оттуда в Париж, домой, — заметил я. — Ты забыл?

— Останься, — не смутился он. — Что ты будешь делать все лето в своем Париже? Нищету разводить. Они же тебе хуйню платят за книги. Поживешь тут, Изя снабдит… — Он хмыкнул.

Я хотел было спросить его, почему он сам не последует своему совету, но не успел. В голубом платье, в белых туфлях стояла перед нами дочка хозяина.

— Познакомься, Ритуля, — Виктор подтолкнул меня. — Эдуард Лимонов, порнографический писатель… Почище Генри Миллера будет.

Я пожал чуть влажную руку женщины:

— Очень приятно.

Моя мама научила меня в нежном детстве этой формуле, я ее и употребляю бездумно. Виктору я решил сделать выговор:

— Если я тебя буду представлять как «лойер порнографер»[40], тебе будет приятно?

Дочка хозяина рассмеялась.

— Ты что, не пишешь о сексе? Ты что, не описываешь подробности сексуальных актов? — Виктор звучал обиженно.

— Только когда это требуется для характеристики определенного персонажа, — объяснил я сухо. — Никогда в целях возбуждения читателя.

— Ну да, конечно, — пробормотал он, — в целях характеристики… Ритка, вот тебе кавалер будет, хочешь писателя?

— Вы к нам проездом?

Дочка хозяина обвела меня взглядом всего — от белых туфель до ежа над лбом. Так без стеснения оглядывают либо предмет неодушевленный, либо животное. То есть она меня оглядела с совершенным безразличием к тому, как я это ее оглядывание восприму.

— Проездом.

— Он может и задержаться, если для тебя, — сказал Виктор. — Ну что?

— Ничего. — Резкие черты загорелого лица изобразили тяжелую улыбку. Крупные, как у мамы Розы, серьги в ушах покачнулись всем золотом и каратами камней. — Хороший мальчик.

— Мальчику под сорок, — легко обиделся я.

Она явно не приняла меня всерьез, потому я тотчас же воспринял ее всерьез и вгляделся в ее лицо внимательнее. Глаза у дочки хозяина были тяжелые.

— Все равно мальчик.

Она переступила с ноги на ногу, крепко и сильно стукнув каблуками, так что тяжесть тела отдалась явственно в покрытии террасы. Страшной я бы ее не назвал. Нос был крупноват, и две резкие складки опускались от носа к верхней губе. Это придавало ее лицу животное выражение. Лет тридцать было дочке хозяина. Судя по лицу и глазам и подрагиванию на каблуках крепкого тела, она занимается сексом, как некоторые женщины неудержимо едят сладкое — с плотоядной ненавистью к объекту желания. «Как жрут шоколад, уничтожая, так она ебется», — подумал я грубо. Подумать о ней нежно не было никакой возможности, ибо она не была нежной женщиной, но именно женщиной крутой, сильной и грубой, — дочка хозяина.

— Поднимись с ним в спальню, он тебя оттреплет за здорово живешь, этот мальчик, — сказал Виктор, защищая мою честь, хотя я его об этом и не просил. — Из горла хуй будет торчать, — неожиданно прибавил он.

— Не будь хамом, Вить, — она раздраженно взмахнула жирными синими ресницами и повернулась, чтобы уйти. Решила улыбнуться мне. — Имейте хорошее время в нашем доме… — Ушла, колыхая голубым задом.

— С неграми ебется, стерва! — сказал ей вслед Виктор.

— Она что тебе, не дала когда-то, что ты меня так усиленно сватал?

— Да на хуй она мне… — начал он и расхохотался. — Ты прав, не дала. У нас с ней биологическая несовместимость. Но я не из-за этого тебя с ней уложить хотел. Но чтоб ты благами попользовался, пожил у дяди Изи в хозяйстве, отожрался…

— Я всегда считал, что мафиози не терпят любовников своих дочерей. В фильмах их всегда убирают или пытаются убрать…

— То в фильмах! Фильмы — хуйня. Их такие же, как я, евреи производят. Вон Мишка Козловский — творец. Голливуд кто, ты думаешь, основал? Мы, евреи! Традиционно еврейский гешефт. Вчера — Цукор, сегодня — Спилберг…