Гест с улыбкой сказал, что, возможно, так оно и было, во всяком случае, он получил крест от язычника, и язычник этот ему помог.

— Сейчас ты хотя бы говоришь правду, — заметила Ингибьёрг. — Но, коли крест теперь мой, я, наверно, могу делать с ним, что хочу?

Гест согласно кивнул.

— Тогда я подарю его Стейнунн, — сказала она, подзывая девочку к себе. — А Халльбера получит другой, вот этот.

— Да пожалуйста, мне все равно.

— Но ты останешься здесь лишь при одном условии, — продолжала Ингибьёрг, не сводя глаз со Стейнунн, которая смеялась и восторженно хлопала в ладоши.

— При каком же? — спросил Гест.

— Ты примешь христианскую веру.

— Я не хочу.

— Почему?

— Говорят, конунг Олав считал, что полагаться можно только на того, кто принимает веру по доброй воле, а ты не больно-то даешь мне тут свободу выбора.

— Умный ответ, — с ехидным смешком сказала Ингибьёрг. — Но ты плоховато осведомлен, коли думаешь, что конунг Олав не использовал силу. Использовал, при необходимости. Ладно уж, все равно оставайся, хотя ты, конечно, человек опасный и только с виду маленький.

Гест еще раз поблагодарил и сказал, что скоро она узнает, что на него можно положиться. Дело за нею, не за ним.

Тою зимой Гест много времени проводил в обществе Хедина. Порой управитель был совершенно таким, как Гесту представлялось, порой совершенно иным, говорил мало, в задумчивости накручивал на пальцы свои длинные волосы, а в задумчивость Хедин впадал частенько, ибо, как выяснилось, поразмыслить ему было о чем и раздумьям он предавался с большою охотой, однако ж неукоснительно следил, чтобы Гест прилагал побольше усилий, нежели он сам. Они ходили рыбачить, и Гест, как правило, сидел на веслах, иной раз вместе с Ари и другими усадебными работниками. Из отрадальских лесов в верховьях фьорда они вывозили дрова и брус и на лодках переправляли в усадьбу. Тогда Гест правил рулевым веслом, а Хедин на коне ехал по берегу. Вместе с Ари Гест охотился, в остальном же трудился в поте лица, наравне с трэлями. Укладкой настила меж мостовыми ряжами руководил опять-таки он, и что Хедину, что надзирателю пришлось терпеть, ведь один только Гест знал, как это делается.

— Я сам до этого дошел, своим умом, — сказал он Хедину.

Но Хедин волей-неволей похвалил его, когда он распорядился поставить две закрепленные расчалками мачты, по одной на каждом берегу, и соорудил меж ними подобие люльки, которая не давала громадным бревнам свалиться в реку, прежде чем их успевали закрепить с обеих сторон.

Ари быстро рос, голос у него ломался, и как-то вдруг он стал выше Геста. Теперь и стрелы его попадали в цель куда точнее, и длинное копье в руках словно бы изрядно полегчало, двигался он как охотник, держался как ратник и не замечал, что Хедин и трэли чуток над ним подтрунивают.

Однажды они сидели под скалой, отдыхали, сине-белая зима легким покровом раскинулась над морем и сушей, северный ветер заволакивал им глаза тонкой пеленою сухого снега, так что шхеры и мелкие островки то исчезали, то вновь являлись глазу на яркой зелени моря, будто грезы.

— До чего же похоже на Исландию! — воскликнул Гест и хотел было продолжить разговор о своей родине, но Ари перебил его и рассказал о старшей сестре, об Ауд, ведь, насколько он понял, Гест про нее знает.

— Хочу поблагодарить тебя за то, что ты помог нам отомстить, — добавил он.

Совсем недавно Ари подстрелил бегущего зайца, и Гест похвалил его, теперь же он взглянул на мальчика и усмехнулся:

— Ты стал таким взрослым, что способен поблагодарить?

Ари отвернулся, нехотя посмотрел вдаль.

— Мы должны были сберечь золото, — серьезно сказал он.

Гест кивнул и подумал, что, взрослея, Ари не обойдется одним убийством Транда, взрослел-то мальчик точно так же, как сам Гест и другие мужчины. Наклонясь вперед, он посмотрел вниз, на усадьбу: дорога от каменоломни черным ужом змеилась по белому снегу, пересекала замерзшую реку и сбегала на берег фьорда, к самому большому пакгаузу, издали доносились удары молотов. Не нравилось ему, что Ари похож на него; коли б существовал Бог, многое было бы по-другому, люди не походили бы этак друг на друга, однако ж не обладали бы и свободной волею, были бы подъяремными, аккурат как ангелы, которые, по словам Кнута священника, не имели иной воли, кроме Боговой, и забавы ради он полюбопытствовал, не знает ли Ари, отчего Ингибьёрг так осерчала, что они сожгли Транда Ревуна.

— Нет, не знаю, — ответил Ари.

— Оттого, что считает нас язычниками, — сказал Гест, — которые думают, будто в следующей жизни станут вольготно жить со своими родичами в Вальхалле,[47]чего бы ни натворили в этой жизни. И мы, дескать, пытали его, чтобы смерть его не была легкой. А Ингибьёрг христианка, она думает, что карать грешников — дело Господа, Он посылает их в ад, на вечные муки. Вот и скажи мне, какой вывод у тебя напрашивается?

Ари усмехнулся:

— Выходит, христиане не лучше нас? Мы-то мучили его только один вечер и одну ночь.

Гест рассмеялся, но тотчас опять посерьезнел:

— Ты примешь эту веру по первому слову Ингибьёрг.

Ари сказал, что ни во что верить не станет, пока не поверит Гест. Гест возразил: мол, незачем Ари оглядываться на него, пусть думает о себе и о сестрах и делает, как велит Ингибьёрг. Покуда не затронута честь, заноситься негоже, до поры до времени.

Порой Ингибьёрг приходила к сараю потолковать с Гестом, обыкновенно о вере. Снаружи, у входа, Гест соорудил очаг и, когда она приходила, разводил огонь и большей частью сидел на пороге, тогда как она стояла в снегу по другую сторону очага, скрестив руки на груди и склонив голову набок.

Он давно уже рассказал, что сам не знает, почему выбрал дорогу на Хавглам, вместо того чтобы идти вдоль фьорда, и она тогда заметила, что шаги его направлял Бог и точно так же Бог покарал его болезнью за то, что он мучил Транда Ревуна, а вдобавок все лето вел корабли мимо Хавглама, даже те, что везли соль и железо, и сделал Он так, чтобы продлить Гесту наказание.

Гест пробурчал, что то же самое говорила Стейнунн, хоть она совсем еще малое дитя и не знает веры.

— Есть грехи и поболе неведения, — сказала Ингибьёрг, — а Бог вездесущ, Он и в детях тоже.

— Но не в Хавгламе весенней ночью в минувшем году?

Она не ответила.

С ехидной усмешкой Гест спросил, не надоело ли ей приходить сюда с разговорами про Белого Христа, коли он восприимчив ко всему этому не больше, чем те бревна, из коих он соорудил ей мостовой настил, и тотчас добавил, что прошлой зимою жил у священника, но договорить не успел — Ингибьёрг повернулась и ушла, как всегда, когда их беседы заходили в тупик.