— Ну как? — спросила она с нотками торжества в голосе.

— Может, это просто совпадение.

— Вряд ли. — Катя показала на мои записи. — Ее отец умер именно в то время, когда Банкс находился на борту «Эндевура». Вполне вероятно, что, когда Банкс сделал ее своей содержанкой, она взяла другую фамилию, а для поездки за пределы Британии пришлось использовать собственную. Это логично. К тому же Бернетт не слишком далеко от Брауна, верно? Бернетт, брунет, брун, браун[7]…

— Да, в те времена нравы были иные, чем в теперешних университетских общежитиях. — Я сложил листочки. — Завтра с утра отправляемся в Линкольн.

Мы ехали на север сквозь серый туман. Казалось, день так и не начнется и тусклое утро вскоре сменит ночь. В плоской равнине Линкольншира, которая проносилась мимо, преобладали различные оттенки охры. В основном мы молчали под аккомпанемент напряженного хриплого гудения двигателя, чувствуя себя удобно в обществе друг друга, чтобы иметь возможность заняться своими мыслями. Я размышлял над тем, сколько времени пройдет, прежде чем мы бросим эту безнадежную охоту и вернемся к нормальной жизни. Но этот странный антракт привлекал меня еще и тем, что можно было пока отвлечься от житейской прозы. Катя, очевидно, думала примерно о том же, потому что вдруг после долгого молчания засмеялась и промолвила:

— Трудно поверить, что это все происходит с нами на самом деле, правда?

Я кивнул:

— Да. Мы друг друга стОим.

Катя улыбнулась, потянулась и коснулась моей руки. Когда я бросил на нее взгляд, она уже снова погрузилась в раздумья, повернув голову к окну, за которым мелькали голые поля.

Мы прибыли в середине дня, но возникало ощущение, будто наступил вечер. В отеле везде горел свет, было тепло и уютно. Где-то совсем рядом чувствовалось присутствие хорошо натопленного камина, а из бара, стены которого были обшиты дубовыми панелями, доносились тихие пассажи фортепиано.

Катя осмотрелась.

— Мило. И очень по-английски. Только, боюсь, здешние цены мне не по карману.

Я улыбнулся:

— За все платит фирма. Когда найдем птицу, расходы вычтут из вашей доли.

Она пожала плечами, однако спорить не стала. Это меня тоже радовало, что я могу теперь хотя бы какое-то время не думать о деньгах. Убытки подсчитаем позднее.

Мы сняли два номера, поставили туда вещи и вышли на улицу. Я хотел показать Кате город. Сегодня было воскресенье, кругом тихо. Но холодно. После сумрачного зимнего дня наступившая вечерняя темнота казалась живительной. Узкие улицы вокруг собора освещали старинные фонари, все заведения вокруг еще работали: кафе, книжный магазин, ресторан. Их огни приглашающе мерцали на булыжной мостовой. Подняв голову, можно было видеть контуры собора на фоне неба. Сквозь прорехи в облаках выглядывали звезды. Наверное, ударит мороз.

Когда мы приблизились к собору, оттуда стали слышны звуки органа.

— Хотите, зайдем послушаем? — предложил я.

— Простите, но я не любительница. — Катя положила руку мне на плечо. — Вы идите, а я двинусь обратно, приму душ, согреюсь. Встретимся в баре.

Я вошел в тускло освещенный собор, сел в уголке. Службы не было, органист просто репетировал для вечерни. Собор я покинул умиротворенным, расслабившимся и с удовольствием предвкушал бокал вина в баре отеля. Однако там меня ждала встреча, которую я не предвидел. В углу у камина, удобно устроившись в большом кожаном кресле, сидел Карл Андерсон. Напротив него — стройная обворожительная Габби в облегающем красном платье. А между ними массивное серебряное ведерко, из которого выглядывала головка бутылки шампанского.

Это была зима, полная мечтаний и забытья. Снег выпал в Ричмонде в конце ноября и пролежал до февраля. Белое покрывало, наброшенное на их прошлое и окутывающее настоящее. Банкс приезжал верхом, темная фигура на светлом фоне. Снег намерзал на полы его плаща, а в доме шумно потрескивал камин, пахло нагретым вином и пряностями. Приближаясь в сумерках, он издалека видел светящиеся розоватые окна гостиной, а в спальне свет от единственной лампы и камина превращал желтовато-коричневые шторы в янтарные. Это место казалось не тронутым временем, отгороженным от остального мира дымом горящих поленьев. Там ничего не происходит и никогда ничего не изменится. Путь от города был долгий и медленный, дороги заснеженные, руки немели, держа поводья, но он наслаждался путешествием. И прибывал очищенным и обновленным, соответствующим приему, который его ждал. В солнечную погоду, среди ослепительной белизны, Банкс смотрел на детей, катающихся на коньках на замерзшем пруду, пожилых женщин, собирающих хворост, вглядывался в лица и чувствовал что-то вроде опьянения. Ему казалось, он всех их немного любит.

Мисс Браун никогда не выглядывала в окно, но всегда распознавала его приближение по звуку. Звяканье сбруи, топот мальчика, бегущего принять лошадь, затем шаги, негромкий уверенный стук в дверь и легкая поступь Дженни, служанки, спешащей открыть. Затем она слышала его голос. Слов никогда нельзя было разобрать, он говорил что-то тихо и оживленно. Некоторое время она продолжала заниматься тем, чем занималась, но вскоре начинала откладывать все в сторону, чтобы, когда он войдет, уже быть свободной подняться и приветствовать. Но самыми приятными бывали его приезды в зимней тьме, когда дом затихал на ночь. Это случалось всегда неожиданно. Банкс вдруг поднимался во время приема в каком-нибудь лондонском салоне, извинялся, объяснял, что ему нужно уйти, возвращался к себе в дом, поднимал переполох среди конюхов, требуя лошадь. Иногда он добирался до Ричмонда и видел, что весь дом спит, лишь ее окно едва озарено оранжевым сиянием. Мисс Браун слышала, как Марта тяжело ступает по половицам, с ворчанием отпирает дверь, шикает на него, когда он пытается заговорить, и начинала шевелиться и улыбаться этим звукам, а потом снова засыпала, пока дверь не открывалась со слабым скрипом. Мисс Браун откидывала половину одеяла и ждала в дремоте, когда он согреет руки у камина. Бывало и так: обнаружив Банкса среди глубокой ночи, свернувшегося рядом, она опять засыпала, улыбаясь, счастливая от мысли о пробуждении.

Когда он приезжал днем, она отбрасывала прочь все мысли о работе, и они проводили время у камина или гуляли по зимнему лесу, разговаривая о разном. Но тема значила меньше, чем факт самой беседы. Иногда они фантазировали, порой вдруг смеялись без причины. Деревья и поля вокруг пребывали в летаргии в ожидании весны, когда снова запустятся часы. В эти времена мисс Браун забывала о прошлом, которое привело ее сюда, и о страхах за будущее. Конец недели казался невообразимо далеким.

И он гнал от себя любое воспоминание, которое могло омрачить его полное счастье. Вечерами они затихали у огня и мечтали о мире, где все, включая их самих, было идеальным.