– Ты глянь! Точно «Север»! Это кто же придумал всё? Он, что ли? От безделья мучается.

– Это ещё не всё. Теперь смотри, там цифры должны быть.

– Это ещё зачем?

– Приглядись.

– Ну, есть. Вижу. Четвёрка и девятка, – напрягая зрение, рассмотрела она каракули.

– Ты сколько насчитала?

– Чего?

– Денег в бумажнике

– Сорок девять рублей, – нараспев произнесла она.

– Не обманул я тебя?

– Вот оно что! Ну, Толян! Придумал же такое!

– Он у нас мудрец.

– Спасибо.

– А возможность у меня была, – опустил голову рыжий. – И деньги нужны были позарез. Но не позарился.

– Спасибо. Не знаю, как и благодарить, – смущённая Зинка теребила юбку. – Может, помоешься в баньке? Холодная, правда, вода, так лето же. Да покормлю я тебя.

– Нет. Опосля. Мне Ильдуску найти надо. Ему от Толяна привет передать.

– Я его мигом отыщу, сама же и спрятала, – Зинка испуганно закупорила рот руками, но поняла, что проговорилась.

– Что за прятки такие? – насторожился рыжий.

– От греха подальше, – махнула Зинка рукой, уже не опасаясь. – Тут у нас артистку чуть не убили. На бакене нашли голую. Как она туда попала? Никто не поймёт. Но живая. В больницу увезли, вроде отживела, но ничего не помнит. И мужик её пропал. Тоже артист. Милиции понаехало. Всех щипят. Особливо таких, как братан мой. А он, собака, напился в зюзю. Ну, я его в том шалашике рыбацком, который тётка Пелагея приспособила под жильё, и спрятала. Пожрать тайком ношу, чтобы не загнулся.

– Убийц нашли?

– Так кто же их найдёт? Она же до сих пор ничего не помнит. Врачи говорят, ей всю память отшибло. По голове злодеи топором. Чудом топор вскользь прошёл. Тётка Пелагея говорит, не иначе Бог на неё снизошёл.

Рыжий промолчал.

– Ну что, поднять брата-то? Нужен?

– Нужен. Но ты не дёргайся. Я его сам найду. Привет от Толяна передам и вернусь.

– Ну, смотри…

Третий день свирепствовал ливень. Небо поливало землю свирепо и неистово. Казалось, наверху прогневались и творили великий и беспощадный суд. Рощу, где ютились в палатках артисты, разметало диким ураганом. Деревья гнулись и жались к траве, метались, испуская жалобный треск, ломались ветки, их швыряла, поднимала в воздух неведомая сила, унося, как пушинки. Палатки едва удерживались на натянутых стрелами канатах, стоная и паруся. Ночью в них не уснуть. Холодно и страшно.

Фока Савельевич Рассомахин единственным карим глазом из-под лохматой брови подозрительно обвёл собравшихся у него в огромной палатке. Второй глаз завхоза театра, поражённый фурункулом, был повязан зловещим чёрным платком. Кутаясь в кофту, грубый рыбацкий плащ и синее замызганное полотенце, Рассомахин кряхтел, пыхтел и постоянно кашлял, мужественно растирая до красноты толстый провисший на губы нос. Вид хозяйственника был несчастным, но сосредоточенным. Мокрые, продрогшие артисты, одетые тоже кто во что горазд, жались друг к дружке, как пленные французы, бежавшие из-под Москвы. Шофёр театра задраил вход в палатку, тихо прошмыгнул в свой закуток. Новоиспечённый фельдмаршал обвёл всех прозорливым взглядом.

– Все в сборе? – осипшим басом вопрошал он.

– Все, – бодро высунулся из закутка палатки шофёр Витёк, сорокалетний глист с повадками четырнадцатилетнего подростка. – Только Марка Васильевича я отвёз в райцентр. Ему в Таганрог звонить, и следователь вызвал. Ну и Иосиф там, где ему положено быть.

– Значит, все, – подытожил Фока Савельевич. – Про Сребровского я знаю.

– Как же? – тоскливо пожаловалась Бронислава Фиолетова, – Аркадий Константинович куда-то запропастился? Твердила, твердила ему ещё с вечера, а он утром сгинул.

– Не найдёт он нам опять кого-нибудь? – строго нахмурила бровки Екатерина Модестовна.

– Свят! Свят! Свят! – зашлась в трепете Вера Павловна, тыча от себя во все стороны свёрнутым зонтом, словно отбиваясь от нечистой силы. – Как можно, Екатерина Модестовна!

– С него станет, – невозмутимо парировала Железнова. – Он любит отличаться.

– Лисичкин голову потерял. Его не узнать. Всё Ивана Ивановича ищет. Говорит, жив тот. Не верит в его смерть, – охнула Фиолетова.

– А кто верит, Бронислава? – замахала зонтом Вера Павловна. – Как можно?

– А что? Сколько времени прошло? Живой бы давно объявился.

– Грех это. Жив, жив Иван Иванович!

– А вам известно? Может, позвоните туда? – Фиолетова недвусмысленно ткнула вверх пальцем, но, заметив испуг на лицах женщин, перепугалась сама и сжала пальцы в кулаки.

– С ним бы самим что не случилось, – закашлялся Фока Савельевич. – Аркадий Константинович у нас известно, какой Купер-следопыт. Прошлый раз-то заплыл бедолага на ту сторону Волги. Лодку потопил, сам едва не захлебнулся. Не везёт ему. В такой ливень куда его понесло?

– Не говорите, Фока Савельевич. Накликает он на нас новую беду, – встряла Вера Павловна. – Внушения вашего требуется. Повлияйте на него. Сам погибнет и нас погубит.

– Предупреждал уже, чтобы сидел на месте, – встряхнул кулаком Рассомахин. – Ежели этим воздействовать? Нельзя. Серьёзный мужчина, хотя и комик.

Завхоз глубокомысленно поизучал свои кулачища, оглядел всех единственным глазом. Глаз зло сверкал в полумраке палатки, отчего все, кого он коснулся, поёжились, а шофёр Витёк виновато затих в своём закутке.

– Не верит он в смерть Ивана Ивановича, – опять вступилась Фиолетова. – Чего я ему не говорила, как не убеждала. Давеча разговорились с ним, он мне: чует, мол, душа, жив Ванька. А сам по ночам кричит. Меня пугает.

– Аркадий Константинович уже к вам, голубушка, переселился? – зорко вставила Железнова, ничего не пропуская мимо ушей.

– Да. Я его впустила, – не удосужила её вниманием Бронислава Мелентьевна. – Он со своей постелью. И Фоку Савельича загодя известил.

– Говорил, говорил Аркадий Константинович, как же, – засопел Рассомахин, кивая носом. – Сердце, говорит, шалит последнее время. А у Брониславы валидол и этот?.. Чёрт его подери? Как это?..

– Корвалол, – подсказала Фиолетова. – У меня полная домашняя аптечка. Но дело не только в этом. Он мне признался. Ему во сне Иван Иваныч начал являться.

– Как? – вытянулись лица у обеих женщин, а Рассомахин крякнул и высморкался в большой клетчатый платок.

– Большой. Лохматый. И мокрый. Вода, говорит, с него так и льётся.

– Это верная примета. Он тоже утонул, – прошептала Екатерина Модестовна.

– Утонул. Не иначе, – охнула вслед за ней и Вера Павловна, взмахнув зонтом, едва не зацепив завхоза за перевязанный глаз.