— Боже, сколько же лет мы не виделись? Сколько лет? — Ансельм похлопывал брата по спине, у него в глазах блестели слезы.

— Слишком много. Господи, как же хорошо тебя снова увидеть, хоть ты теперь и француз!

Ансельм рассмеялся и отстранился, вытирая глаза:

— А кто в этом виноват, братец? Ты толкнул меня на этот путь.

— Я, разве нет? — прошло больше двадцати лет с тех пор, как Ансельм присоединился к группе сражающихся на турнирах рыцарей, возглавляемой Вильгельмом. Тогда он был на многое готовым молодым человеком, у которого было не так много перспектив впереди. Тем летом, проведенным во Франции и Фландрии, на Ансельма обратил внимание их двоюродный брат, Ротру, граф Перчский, который предложил ему место в своем войске. Это было так давно, с ностальгией подумал Вильгельм, так много лет назад, что эти года растянулись в одну сплошную линию до горизонта, и сам горизонт уплыл куда-то очень далеко.

— Я подумал, тебе захочется выпить вина с давно потерявшимся родственником, поэтому распорядился, чтобы оруженосцы принесли кое-что с королевского стола, — сказал Ансельм, указывая на бутыль, стоящую на дорожном сундуке.

Вильгельм согласно кивнул. Отказаться означало бы обидеть его, и, хотя Вильгельм уже пил с Филиппом (с осторожностью, следя за собой), с братом он мог позволить себе выпить еще немного.

Вино больше напоминало то красное, сдобренное специями, которое они пили раньше, но все же было приятно на вкус. Вильгельм посмотрел на свою чашу, а затем произнес тост:

— За корабли, которые проплывают ночью мимо наших берегов, и за то, чтобы они проплывали чаще.

— Аминь, — ответил его брат, расчувствовавшись. — И пусть им никогда не суждено будет встретиться на поле боя.

Вильгельм принес походный стул, стоявший в углу комнаты и устроился на нем.

— Мы стареем, — вздохнул он, — но я сомневаюсь, что мы становимся мудрее.

— Ха, ты это говорил за много лет до того, как женился. По твоим собственным меркам ты сейчас должен считаться просто древним.

Вильгельм устало рассмеялся:

— Мне иногда так и кажется.

Ансельм ухмыльнулся, как будто ни на мгновение в это не поверил:

— Судя по тому, что я слышал от твоих слуг, я скоро снова стану дядей, так что на этом поприще у тебя все в порядке, верно?

— Да это все Изабель, — Вильгельм потер затылок. — Она меня заставляет выполнять свой долг. Скорее всего, будет еще одна девочка — судя по тому, как Изабель все время хочется жевать сыр. Думаю, так будет правильно — по четверо детей каждого пола.

Весь следующий час братья обменивались новостями и пили вино; его уровень в бутыли все уменьшался, а свечи догорели до основания. Вильгельм послал сонного оруженосца за новыми.

— Король Филипп согласится на сделку, как ты считаешь? — спросил Ансельм.

— Сомневаюсь, — отозвался Вильгельм. — У него в руках хлыст, и он не собирается его опускать только чтобы кому-то угодить, по крайней мере не сейчас, когда он чует победу.

Ансельм угрюмо взглянул на него:

— Ты можешь многое потерять. Что ты собираешься делать?

— Я… — протянул Вильгельм и не договорил: вошел оруженосец со связкой восковых свечей, перевязанных бечевкой. С ним был мрачный Жан Дэрли.

Вильгельм вначале подумал, что Хьюберт Вальтер узнал об их с Лестером частной встрече с королем Филиппом и уже сделал Жану по этому поводу промывание мозгов, как умеют церковники.

— Что стряслось? — он поднялся на ноги.

Жан подошел к нему и поклонился. Он бросил удивленный взгляд на Ансельма, а затем поклонился и ему. Ансельм ответил на поклон.

— Милорд, у меня печальные новости, — он помедлил мгновение, очевидно переживая из-за того, что собирался сказать, а затем произнес, глубоко вздохнув: — королева Алиенора умерла в Фонтевро. Она мирно отошла во сне вчера ночью…

Он замолчал и беспокойно взглянул на Вильгельма.

Ансельм перекрестился.

— Господи, упокой ее душу, — пробормотал он.

Вильгельм чувствовал себя так, будто эти слова, проникшие к нему в душу, слепились в единую массу и покрылись коркой льда, а теперь раскалываются на мелкие кусочки и разлетаются у него по венам, раня каждую клеточку. Он знал, что она была слаба здоровьем и ей недолго оставалось. Эта новость не пришла неожиданно, но она, тем не менее, раздавила его.

Вильгельм тяжело опустился на походный стул и уставился на раскрашенную кирпичную стену.

— Она взяла меня к себе в дом, когда я был совсем юнцом, когда мне и до рыцаря было далеко, — произнес он после долгой паузы с болью в голосе. — Она была за меня, она меня взрастила. Если я и стал графом Пемброукским, то только благодаря ее покровительству. Всем, чем я владею, я обязан ее защите.

Одна из догоравших свечей зашипела и погасла, оставив после себя облачко черного дыма. Оруженосец потянулся, чтобы заменить ее на новую, но Вильгельм остановил его.

— Не надо, — произнес он горько. Горе отдавало настоящей болью в груди. — Я обожал ее, когда был молод, — произнес он срывающимся голосом, — и даже когда внешний блеск истерся, подлинное сияние благородства осталось, и я любил ее как друга. — Он смотрел, как догорела еще одна свеча. Оставшиеся высветили струйки слез на его щеках. — Она освещала этот мир своим внутренним светом, словно факелом, — без нее он станет темнее и холоднее.

В Фонтевро горели свечи, сотни свечей, зажженных в память Алиеноры, герцогини Аквитанской, бывшей королевы Англии и Франции. Вильгельм зажег от себя еще одну и велел следить, чтобы она горела всегда и чтобы ее заменяли на новую, когда она будет догорать до основания. В течение нескольких дней, прошедших с тех пор, как он узнал о ее смерти, ледяной ком у него в груди растаял, но должно пройти еще много времени, прежде чем образовавшаяся после этого талая вода перестанет леденить его кровь. Пришла весна, и эта была первая весна в его жизни, которую не увидят вместе с ним глаза Алиеноры.

Ее надгробие еще не было готово, но настоятельница рассказала Вильгельму, что Алиенора хотела быть изображенной за книгой. Взгляд монахини искрился смехом:

— Она сказала нам, что ей нужно чем-то заняться до судного дня. Она сказала: «Пусть люди сами решают, что у меня за книга. А те, кто меня знают, и сами поймут».

Вильгельм улыбнулся сквозь слезы. При этих словах Алиенора предстала перед его мысленным взором как живая, словно она мягко коснулась его руки, одновременно приветствуя его и прощаясь навсегда.

На корабле по пути обратно в Англию, везя Иоанну вести о том, что Филипп отказался говорить о мире, пока Иоанн не предъявит ему Артура или его сестру, Вильгельм наблюдал, как море шипит за бортом галеры, и пытался не обращать внимания на медленно начинающееся волнение в желудке. Он согласился на условия Филиппа, пообещал ему пятьсот марок и передал в залог Лонгевиль и Орбек, сознавая, что это дает ему всего лишь отсрочку решения на год. Год, за который, если ему повезет, два короля заключат мир, а если не повезет, у него, по крайней мере, будет время обдумать свое решение.