— Да ты не переживай, может быть, как раз все и наоборот. Люди отходчивы. Здоровье-то как?

«Не думаю, что после Белого дома оно стало лучше», — хотел было сказать я, и ноющая боль в сердце подтвердила это.

Столица и здесь, в Иркутске, не забыла меня. Вечером я узнал: меня вызывают в Генеральную прокуратуру к следователю по особо важным делам давать показания об октябрьских событиях в Москве. А на другой день доброхоты из милиции сообщили: от министра внутренних дел пришло распоряжение, где говорилось, что народные депутаты, до конца оставшиеся верными Конституции, попадают под наблюдение милиции. Услышав эту новость, я рассмеялся:

— Ельцин лишил меня депутатского мандата, который он мне не давал, Астафьев — права именовать себя писателем. Снятый съездом со своего поста министр внутренних дел решил, что может поставить вне закона. Что тогда стоит жизнь любого человека в государстве, где по парламенту стреляют из танков, где люди от преступности добровольно посадили себя за железные двери? И каждый день молят, чтобы Всевышний сохранил и помиловал их и собственных детей. От тупости, дурости, зависти и злобы — от самих себя.

Я не стал проходить медицинскую комиссию, понял: не пройду, только еще раз истреплю себе нервы и надорву сердце. Говорят, в жизни надо все делать вовремя: строить дом, заводить семью, рожать детей. Время разбрасывать камни и время собирать. И уходить, прощаться с небом, любимой работой, друзьями.

Перед тем как вновь отправиться в Москву к следователю, я поехал к бывшему союзному депутату Илье Сумарокову. Всю дорогу за нами шла серая «Волга», и нельзя было понять, сопровождает она нас или идет по своей надобности. На лобовое стекло упруго жал встречный ветер, сухое осеннее солнце стояло невысоко, но прочно, как и много лет назад. Действия указов и всяких там распоряжений, от кого бы они ни исходили, на светило не распространялись. Оно подчинялось раз и навсегда установленному Богом порядку.

Илья вышел из-за стола, хитровато и вместе с тем сердечно улыбаясь, раскрыл руки.

— Ну, дай я тебя обниму, отпетый бандит, — улыбнувшись, сказал он. — Так, кажется, вас каждый день величал телевизор. Не кручинься. Все перемелется, грязь к вам не пристанет. Языки у них, болтунов, отсохнут, вот увидишь. А нам надо жить дальше. Мы, поди, в своей, а не в чужой стране.

Задуманная под хмельком и зачатая под грохот танковых пушек в центре Москвы, пятая Дума появилась на свет под знаком Змеедержца в декабрьские дни 1994 года, в суетливых преждевременных родах.

После убийства ее старшего брата — Верховного Совета — придворная челядь, уединившись на подмосковных дачах, долго ломала голову, куда разместить новорожденную. Роскошный белокаменный дворец, в котором обитал властолюбивый строптивец, еще не отскребли от копоти и крови. Обмотанный длинными сетями, он темно и мрачно выбитыми глазницами смотрел на Москву, на проскакивающие мимо машины. Упрятать далеко — опасно, разместить под боком — а вдруг проявится дурная наследственность и вновь придется вызывать карателей.

Наконец решили упрятать Думу туда, где размещалась в то время московская мэрия, которая, в свою очередь, после августа девяносто первого, вышвырнула из высокого здания Совета Экономической Взаимопомощи на Калининском оставшихся без присмотра и средств к существованию братьев из социалистических стран. Построенное в славное, «имперское» время здание из стекла и бетона напоминало раскрытую, устремленную в небеса голубоватую книгу, в основании которой помещался, отделанный под римские бани черным полированным мрамором и зеленым малахитом, зал заседаний. Вселение в здание проходило непросто. Это бывает всякий раз, когда одни еще не собрали свое барахло, а тут на тебе — на пороге новорожденная. Но всесильный владыка сказал: «Люминь!», и заполнение новой колыбели законотворчества состоялось.

В холле вдоль огромных, стеклянных стен на черных под кожу диванах уселись вожди партий и движений, около них засновали помощники и папконосцы. На перекрестке, у лифтов, там, где сливались и накапливались человеческие потоки, принялись караулить свои жертвы журналисты и прочая шатающаяся по государственным учреждениям публика.

В здании находились банк «Мост», телекомпания НТВ и еще какие-то отделения транснефтяных монополий. В человеческом потоке то и дело можно было натолкнуться на крепких, в камуфляжной форме, с короткими автоматами, неулыбчивых молодых людей. И неискушенному, впервые попавшему сюда посетителю трудно было понять, для чего они сюда приставлены, — то ли охранять, то ли, наоборот, пугать депутатов.

Впрочем, в ту осень и последовавшую за нею зиму камуфляжная форма была в Москве модной. Она встречалась на каждом шагу. Откроешь дверь в магазин, на тебя тут же упадет тяжелый взгляд камуфляжного охранника. У метро, вдоль ларьков прохаживались жующие и щупающие взглядами прохожих волосатые, напялившие военную форму мордовороты.

В холле Думы, точно на бирже труда, отворачивая глаза от дежуривших у лифтов камуфляжных мальчиков, толпились депутаты и аппаратчики разогнанного парламента. Их дежурная готовность, вымученные улыбки говорили о том, что чувствуют они себя как постаревшие и переболевшие, выкинутые на обочину люди.

Время от времени из грохочущего грузового лифта, одетые, точно на дипломатический прием, в костюмах и галстуках, выскакивали уже пристроенные к хозяйственной работе депутаты расстрелянного парламента, загружали мебель. Стоящие на бирже провожали их завистливыми взглядами. Среди нагроможденных столов и стульев, по затоптанному известкой полу, перешагивая через битое стекло и лужи, запинаясь о волнистые, кое-где уже расстеленные паласы, как гусаки, прохаживались вновь избранные депутаты. Кого тут только не было! Лидеры партий, директора заводов, предприниматели, артисты и кинорежиссеры, желающие быть похожими на итальянских мафиози, провинциальные и столичные честолюбцы — все лучшее, что сумела наскрести и выставить для столь представительной и ответственной работы уже окончательно замордованная Россия.

В этих высоких стеклянных стенах можно было увидеть скучающую любимицу российской публики Наталью Гундареву. Она тревожно вскидывала глаза, когда мимо, раздвигая огромным животом думский воздух, отдуваясь, проплывал, как баржа, адвокат Макаров. Следом за ним, с неизменной сигаретой, затянутая в черное, криво скользила по коридору прокуренная, потерявшая счет своим мужьям Хакамада. Рядом с нею расслабленной походкой катил свое увесистое, но хорошо и дорого упакованное тело лидер «Выбора России» и заодно внук знаменитого детского писателя Гайдар. Навстречу походкой задумавшегося инопланетянина шел Геннадий Бурбулис. Сзади, чуть не тыкаясь ему в спину, вышагивали мальчики в черных пиджаках. Вальяжно развалившись в кресле, с сигаретой в руке сидел скучающий Александр Невзоров и с легкой ироничной улыбкой смотрел, как, разметая подолом черной рясы строительный мусор, задрав кверху рыжую бородку, на свою очередную партийную сходку спешил Глеб Якунин…

Театр, поменяв вывеску, переехал, а исполнители в основном остались прежние…