Мое сердце забилось быстрее. Я тоже уставился в лесную тьму, пытаясь найти среди спутанных зарослей то, что привлекло внимание Гуивеннет.

Клянусь Цернунном?

Слова клещами впились в мое сознание, дразнили и мучили, и только потом, медленно, я начал понимать, что Гуивеннет находится в очень игривом настроении.

– Клянусь Цернунном! – повторил я; она засмеялась и побежала по тропинке. Я бросился за ней. Она, конечно, слышала, как я богохульствовал, и приспособила мои ругательства к религиозным представлениям своего времени. Обычно она никогда не выражала удивление таким образом, религиозным. Она клялась либо смертью, либо каким-нибудь дерьмом.

Я поймал ее – значит, она хотела, чтобы я поймал ее, – и мы покатились по теплой траве, сражаясь и извиваясь, пока один из нас не сдался. Мое лицо защекотали мягкие волосы, и она наклонилась, чтобы поцеловать меня.

– Тогда отвечай на вопрос! – сказал я.

Она встревоженно посмотрела на меня, но не смогла вырваться из моих медвежьих объятий. И вздохнула, сдаваясь.

– Почему ты всегда задаешь вопросы?

– Потому что я хочу знать ответы. Ты восхищаешь меня. Ты пугаешь меня. Мне нужно знать.

– Почему ты не можешь просто принять?

– Принять что?

– Что я люблю тебя. Что мы вместе.

– Прошлой ночью ты сказала, что мы не всегда будем вместе…

– Мне было плохо!

– Но ты веришь в это. А я нет, – решительно добавил я, – но в случае… на всякий случай… что-нибудь может с тобой случиться. Вот. И я хочу знать о тебе. Все о тебе. А не о той фигуре, которую ты представляешь…

Она помрачнела.

– Не историю мифаго…

Она помрачнела еще больше. Слово что-то означало для нее, понятие – нет.

Я попробовал опять.

– И до тебя были Гуивеннет; возможно, будут и новые. Новые версии тебя. Но я хочу знать все о тебе. – Я подчеркнул слово ударением.

Она улыбнулась.

– А ты? Я тоже хочу знать все о тебе.

– Позже, – сказал я. – Ты первая. Расскажи мне о своем детстве. О первом воспоминании.

Как я и подозревал, по ее лицу прошла тень, очень быстрая, как если бы вопрос коснулся области пустоты. Она знала об этой пустоте, но никогда не признавалась.

Она села, поправила рубашку, откинула волосы назад, потом наклонилась вперед и, вырвав из земли сухую траву, стала закручивать стебли вокруг пальцев.

– Первое воспоминание… – сказала она и поглядела вдаль. – Олень!

Я вспомнил новонайденные страницы дневника отца, но выбросил из головы его историю и сосредоточился на разрозненных воспоминаниях Гуивеннет.

– Он такой большой! Сильная спина, такая широкая. У меня на запястьях кожаные ремни; они крепко привязывают меня к спине оленя. Я называю его Гвил. Он называет меня Желудь. Я лежу между его рогов. Я хорошо помню их. Они, как ветки дерева, поднимаются надо мной, сталкиваются с настоящими деревьями, трещат, скребут по коре и листьям. Он бежит. Я все еще помню его запах, все еще чувствую пот на его широкой спине. Его кожа, такая тугая, такая жесткая, я обдираю об нее ноги, они болят. Я такая маленькая, олень такой большой! Я кричу Гвилу: «Не так быстро!», но он несется через лес, я держусь на нем; ремни впиваются в запястья. Собаки лают. Они преследуют оленя, бегут по его следам. И рог, потом еще один. Охотничий рог. «Медленнее!» – кричу я оленю, но он только мотает рогатой головой и говорит мне держаться крепче. «У нас впереди долгая охота, Желудь», – говорит он, и я задыхаюсь от его запаха и его пота; от дикой скачки у меня болит все тело. Я помню солнечный свет, он пробивается сквозь деревья. Ослепляет. Я пытаюсь посмотреть в небо, но солнце каждый раз приходит и ослепляет меня. Собаки все ближе. Их так много. Я вижу, как по лесу скачут люди. Рог все громче и грубее. Я кричу. Над нами вьются птицы. Я смотрю на них. На фоне солнца их крылья кажутся черными. Внезапно олень останавливается. Его дыхание как громкий ветер. Все его тело дрожит. Я ползу вперед по его спине, ремни не пускают меня, но я вижу высокий камень, загородивший ему дорогу. Он поворачивается и опускает голову. Его рога как черные ножи, и он бьет ими собак, которые кидаются на него. Один пес похож на черного демона. Его пасть раскрыта, оттуда капает слюна. Гигантские зубы. Он прыгает прямо на меня, но Гвил пронзает его рогом и мотает в воздухе до тех пор, пока кишки пса не вываливаются наружу. Внезапный порыв воздуха – свист стрелы. Мой бедный Гвил. Он падает, и собаки рвут ему горло, но он все еще защищает меня от них. Стрела длиннее меня. Она торчит из дрожащего тела оленя, я тянусь, пытаясь выдернуть ее; кровь на древке, я не могу даже пошевелить ее, она твердая, как камень, как будто растет прямо из бока. Люди хватают меня, освобождают от ремней и утаскивают прочь; я держусь за Гвила, а он умирает, и собаки роются в его кишках. Но он все еще жив, он глядит на меня и что-то шепчет, как будто вздохнул лесной ветер, потом всхрапывает и уходит… – Гуивеннет повернулась ко мне, коснулась меня. По ее щекам текли слезы и сверкали под лучами солнца. – И ты уйдешь, все уходят, все, кого я люблю…

Я осторожно взял ее пальчики и поцеловал.

– Я потеряю тебя, я потеряю тебя, – печально сказала она, и я не нашел, что сказать. Перед моими глазами все еще мелькали сцены дикой охоты. – У меня крадут все, что я люблю.

Мы долго сидели молча. Дети вместе с их шумной собакой прибежали на опушку, увидели нас и унеслись прочь, смущенные и испуганные. Гуивеннет сплела травяные колечки, вплела в них маленькие золотистые цветы, надела их себе на пальцы и покачала рукой, ставшей похожей на те странные куклы, которые крестьяне плетут после сбора урожая. Я коснулся ее плеча.

– Сколько тогда тебе было? – спросил я.

Она пожала плечами.

– Очень маленькая. Не помню, несколько лет назад.

Несколько лет назад. Я улыбнулся, подумав о том, что она появилась на свет года два назад. Как же работает процесс создания мифаго, спросил я себя, глядя на это замечательное создание – теплое, твердое и одновременно мягкое. Неужели она – человек! – создается из листьев, покрывающих землю? Неужели в лесной глуши дикие животные собирают палочки и лепят из них кости, а потом, уже осенью, мертвые листья падают с деревьев и покрывают скелет мясом? Неужели в какой-то миг что-то, приблизительно напоминающее человека, встает с мягкой травы и становится совершенным созданием благодаря усилию человеческой воли, действующей вне лесной страны?

Или она появилась… внезапно. Мгновение – и призрак становится реальностью; неопределенное, похожее на сон видение проясняется и обретает плоть и кровь.

Я вспомнил фразы из дневника отца: «Сучковик тает, он стал более разреженным, чем тогда, когда я в последний раз видел его. Я встретил его… обнаружил останки Джека-в-Зеленом, животные позаботились о нем, но я нашел следы распада… на выгнутой поляне призрачная бегущая форма, не предмифаго, быть может, следующая фаза?»