Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже невысокий элегантный король-летчик из соседнего королевства прилетел(?) или приехал на машине(?) инкогнито в Израиль и встретился с нашей Голдой, немолодой дамой-премьером, и сказал ей, что «дорогая моя, они начнут войну с двух сторон, совсем скоро, их не остановить, они хотят реванша, эти маньяки». Голда, всего лишь пожилая женщина, опытная и волевая, без так называемого величия, смотрела перед собой, она была полна тревог и сомнений. До начала войны оставалось еще три недели, время еще было. Для чего?!
– Давайте поедем ко мне, Григорий. Я живу на берегу у моря, вам понравится, честное слово, могу сделать вам массаж, я умею, многие хвалят и довольны, вот Олегу нравится, – сказала Сай. Кафкан ожидал чего-нибудь подобного, но все равно был смущен. Он даже крякнул от услышанного. Эта женщина его волновала, она была и необычна, и скромна, и очень хороша собой, и решительна сразу вместе – набор сокрушительный для любого мужчины.
– Большой комплимент вы мне сделали, дорогая. Я не теряюсь, я не растерян, я ждал чего-то подобного, но надо вздохнуть и сделать паузу. Конечно, поедем, обязательно поедем к вам домой, давайте попьем соку прежде, – на этих слова в такт им двери отворились и, как в английской пьесе, в кафе энергичным шагом под барабанную дробь начавшегося дождя зашел Олег Анатольевич. Он сделал у дверей приветственный жест и, как ни в чем не бывало, проследовал к ним. Кафкан осекся, ему было не так мало лет, вспомним. По дороге Олег Анатольевич тепло поздоровался с небезызвестным уроженцем деревни возле Милана Карло Конте, которого все знали здесь на острове. Карло умудрился лет десять назад попасть в ужасную катастрофу, когда он ехал на мотороллере за фруктами для жены. Никто ему не уступил дороги, он тоже не уступил никому и ничего. В результате оба колена его полетели вдребезги, голова была пробита, и вся жизнь его пошла наперекос. Все-таки он выкарабкался со временем, носил пучок седых волос на темени и был похож известно на кого. На кого может быть похож пожилой итальянец, даже если он родился на севере этой чудесной страны. Конечно, на Дона Корлеоне, на кого еще. Но как-то наш Карло был поживее, так кажется со стороны. Корлеоне никто не знал лично, а Карло был живой, доброжелательный, громкий, настроенный пить, есть, жить, а что еще?! Известно, что, но он был больше по рыбной ловле и заплывам в заливе, а так, красавец, моложе своих лет. Он ходил с большим трудом, поправился килограмм на 25 или 35 за эти годы, да кто же считал эти килограммы гребаные, и гулко надеялся на лучшие времена. Обаяние его было безгранично. Он знал шесть языков. И, кажется, Олег их знал не меньше, но был скромен и уклончив. Олег звал Карло Конте по привычке «папа Карло», он ему был нужен зачем-то. Олег был профессиональным коллекционером людей и их биографий. Да, и еще. Италию папа Карло обожал, никого не ругал. Никогда. «Это душа моя и сердце», – говорил, прикладывая огромную руку к груди, украшенную искусно вытатуированной пятиконечной звездой синего цвета.
В руках у Олега был пластиковый двухлитровый контейнер, наполненный красным содержимым. «Вот принес вам сашими, я знал, что вы здесь. Я хорошо изучил Сай. Когда она положит на кого-нибудь глаз, пиши пропало, у нее большое и славное прошлое», – сообщил он без улыбки. Олег был не убедителен впервые за два дня знакомства с Григорием Кафканом.
– Послушайте, почему вы мне прислали эту речь Жаботинского, Олег Анатольевич? Что это?
– А что?
– Ну, странно это и необъяснимо. Я просто теряюсь в догадках. При чем здесь Жаботинский? Вы?
– А вы считайте меня просто филосемитом, и это ответит на все ваши вопросы и сомнения, попробуйте мое сашими, рыба эта плавала еще час назад, а вот теперь она в вашем полном распоряжении… Сай есть не будет, она после двух не ест категорически, пьет воду – и ей достаточно, и она смущена, конечно, – надо отдать ему должное, Олег Анатольевич был очень хорош в разъяснениях. Бесы играли с ним в свои игры по тоскливым дождливым островным вечерам.
Гриша подумал, что очень жаль, что отсюда ни с какого ракурса нельзя увидеть моря, как оно видится из оздоровительного центра – вертикальное серое пространство под ливневым дождем и облачным небом схожего цвета. Лицо Сай, джунгли в окне, гребень горы в зеленом цвете деревьев и неумелый яркий пейзаж на стене тоже, надо сказать, создавали знакомое пространство, любезное его сердцу. Но тайные необъяснимые переживания продолжали мучить Кафкана с регулярной частотой. Казалось, успокойся уже, смотри на море, пей сок манго с лаймом, плыви своим корявым брассом, учи внука русским словам («рука», «нога», «ухо», «сердце», «душа», «душа моя», «здравствуйте» – хорошо схватывает ребенок, а ему ведь только семь), но нет.
Изредка он подходил к бару после заплыва метров на 600–680 и показывал верному Чарли, которого звал сэр Чарльз, два пальца, что значило дабл и еще два пальца, что означало два дабла. Тот споро оформлял ему в восьмиугольном тяжелом стакане двойной виски и еще раз двойной виски, и еще раз двойной виски. Сэр Чарльз с восторгом смотрел, как Гриша выпивал все это роскошное шотландское добро тихим залпом, закусывал привычным огурцом или маслиной-другой и расслаблялся до любимого состояния тлеющей где-то тревоги и душевной гармонии. Он думал о жизни и смерти, которая настигала в последние месяцы некоторых (довольно многих, непривычно многих) его друзей и знакомых в разных частях света, слишком часто и безжалостно. Он думал, что не все еще сделано и не все завершено, что надо успеть доделать задуманное. И что там, на волшебной родине, вообще…
И он тихонько дремал на солнце под тентом, и сэр Чарльз бесшумно подходил к нему, как опытный охотник на крокодила, и осторожно набрасывал на него чистое гостиничное полотенце. Берег, значит, Гришу Кафкана беженец из Рангуна. Беженцев из Бирмы, где было уже много лет очень неспокойно, и все воевали друг с другом, было здесь очень много. Их приютили в Сиаме всех братья буддисты. Однажды Кафкан подумал, что если бы в году 39-м или 41-м прошлого века корабли с бегущими в никуда европейскими
