– Убирай со стола! – прикрикнула Ния. Она старалась убедить себя, что Федору ничего не угрожает, что он сумеет за себя постоять.

Мужчины вышли на крыльцо. Вьюга утихла. Двор, занесенный голубоватыми сугробами, был девственно-чист. Дорожка к воротам исчезла, как и не было. Высокое белесое небо было подсвечено красными городскими огнями; было светло, тихо и торжественно, как в храме.

– Ты думаешь, я бухой и ничего не вижу? – разгоряченный Геннадий рвался выяснять отношения. – Ты же с твоей… – он ввернул неприличное словцо, – …косяки кидаете! Морду воротите! Ты думаешь, ты лучше меня, да? Скажи, думаешь? А чем ты лучше меня? Я простой мужик, я мешки ворочаю, а ты… ментяра поганый! Я тебя сразу усек! У меня нюх, понял? Скажи!

– Что тебе сказать?

– Что, что… – Геннадий покачнулся. – Думаешь, я дурак, не секу? Да я тебя… насквозь! А чего, богатая баба, дом, баблосы… Сколько там профессор зашибает? А? А тут тебе… – Геннадий повел рукой. – Во! Только я тебе скажу… разбежался, да? А вот тебе! – Он выбросил средний палец, помотал перед носом Федора. – Вот! Понял? Хапнуть не получится! Отстегнешь, понял, сука? Иначе…

Он, скалясь, смотрел на Федора, взгляд его был бессмысленно-злобен, и Федор шестым или седьмым чувством понял, что сейчас Геннадий его ударит. Он не ошибся – тот внезапно выбросил кулак, целясь Федору в лицо. Федор уклонился; Геннадий влепил кулаком в стену, охнул и разразился витиеватым матом. Он не протрезвел, как рассчитывал Федор. Наоборот, свежий воздух и боль добавили ему агрессии и злобы. Покачиваясь, Геннадий рассматривал разбитую руку; слизнул кровь; на Федора он не смотрел. Давно не испытывал Федор такого острого желания избить кого-нибудь, как сейчас, наблюдая побледневшего от боли Геннадия. За испоганенный вечер, за хамство, насмешки, дурные разговоры. Если бы не Ния. Если бы только не Ния. Его переполняли недужность и никчемность ситуации…

– Проветрился? – спросил он. – Идти можешь?

Геннадий не ответил и направился к двери. За ним, держась на расстоянии, последовал Федор. Они вошли в гостиную, Настя бросилась навстречу. Вскрикнула, заметив разбитую в кровь руку Геннадия.

– Что случилось?

– Ничего, – буркнул Геннадий.

– Давайте за стол, мальчики! Без пяти двенадцать! – скомандовала Ния, стараясь не рассмеяться – похоже, это ничтожество получило по носу. Она встретилась взглядом с Федором, тот кивнул – в порядке, мол. – Замерз? – одними губами спросила Ния. Федор рассмеялся, чувствуя, как разжимается внутри жесткая стальная пружина.

– У тебя рука в крови! – Настя схватила руку Геннадия. – Дай посмотрю!

– Отстань! – остервенело закричал тот, вырывая руку. – Не лезь! – Он тяжело упал на стул.

– Федя, шампанское! – сказала Ния. – В потолок! От души!

Из бутылки с громким хлопком вырвалась пробка, и в ту же самую минуту ударили сипло часы в углу! Бом-м! Бом-м! Бом-м!

Часам вторил Декстер, разразившись визгливым лаем.

– Ура! – закричала Настя. – С Новым годом! С новым счастьем! До дна! Генчик, за нас!

Но Геннадий не услышал – он спал, уронив голову на стол…

– Я очень изменилась? – спросила Ния.

– Ты была девчонка, а теперь ты взрослая.

Они лежали, обнявшись, в спальне Нии. Двое в лодке, плывущей по неизвестной реке неизвестно куда. Они разговаривали, почему-то шепотом; Федор чувствовал на шее теплое щекотное дыхание Нии.

– Настя совсем не изменилась. Я все думаю, неужели я была такой же?

– Настя осталась в прошлом, есть люди, которые не меняются.

– Это ты мне как философ? – Ния рассмеялась.

– Это я тебе как философ.

– А ты очень изменился, ты стал другим… уверенным, солидным… Мне даже страшно, я кажусь себе такой маленькой и ничтожной рядом с тобой. Просидела всю жизнь за спиной мужа, а теперь у разбитого корыта. Детей и то нет.

– Впереди еще много жизни. – Федор поцеловал ее в макушку.

– Я всегда казалась себе маленькой и ничтожной рядом с тобой, даже тогда, может, потому и сбежала…

– Отыгралась? А я и не подозревал, что ты такая мстительная.

– Именно! Ты был такой… ты был само совершенство! Я не могла поверить, что ты обратил на меня внимание. Девчонки завидовали мне, говорили всякие гадости…

– Какие же?

– Что я дура легкомысленная, что я тебя не стою, что ты меня бросишь. А тут Володя! Я думала, то, что у нас, – детство, понарошку, а он взрослый, бывалый, он знает жизнь. Родители настаивали, и еще заграница… Я никогда не была за границей, мне казалось, что там сплошной праздник и магазины. Он подарил мне бриллиантовое колечко, ни у кого из девочек такого не было; я глаз не могла отвести… все поворачивала руку к свету, чтобы искры… Не знаю, чего было больше, подлости или глупости. Сейчас я это понимаю, а тогда… Я подлая! Ты меня никогда не простишь! У меня все уходит сквозь пальцы. Я предала тебя, Володю… из-за меня убили человека. Господи, как мне теперь жить? – Ния заплакала.

Федор прижал ее к себе, пробормотал:

– Все проходит…

– Я уеду! Как только все кончится, суд… я уеду отсюда. В Вену, там у нас квартира. Если бы ты знал, как я устала! Дом придется продать, черт с ним, я никогда его не любила. Просто не успела полюбить… Не нужно было возвращаться. Знаешь, я думаю, что завершился цикл, круг… полный оборот. Я уехала отсюда с надеждами на ослепительную жизнь, а теперь вернулась… к разбитому корыту. Я все думаю, почему это случилось, господи, в чем я виновата? Когда я встретила тебя, я подумала, это судьба! Судьба дает мне второй шанс… нам! Второй шанс как чудо, на, возьми, исправь, вот тебе второй шанс. Я не ходила, я летала, мне казалось, еще чуть-чуть, и все переменится! Володя опускался все ниже, стал пить… Он сильный, он привык крутить бизнес и вдруг оказался не у дел. Мужчина умирает, когда он не у дел. А я… я была заперта в клетке и вдруг увидела, что забыли закрыть дверцу. А потом я вдруг поняла, что ты меня не простил… прошлое вспыхнуло и погасло… и я осталась одна!

– Ния, ты не так все поняла. У тебя был муж… я не хотел делить тебя. Прошлое иногда налетает, и кажется, что можно вернуть и вернуться… сломать то, что есть, легко, а что потом? Разбитое корыто, как ты говоришь? Ты вырывалась из дома на пару часов, все время смотрела на часы, потом возвращалась к мужу, а я оставался один… Если бы ты сказала… если бы намекнула, что хочешь обратно…

– Я думала об этом все время! Нам нужно было поговорить откровенно… Слава Тюрин… очень хороший человек, он все понимал, он жалел меня. Мы виделись несколько раз в кафе, гуляли по парку… он поддерживал меня. Понимаешь, он был другом и ничем, кроме друга. Мы не были близки!

Федор вспомнил гостиницу, где они встречались… Ложь Нии больно резанула, но спустя минуту он подумал, что каждый защищается как может. И люди зачастую говорят то, что нам хочется услышать. Она ничего ему не должна, а значит, не обязана выворачиваться наизнанку. Спала не спала… он не считал это изменой, в отличие от мужа Нии. Его больше занимал вопрос: любила ли? Любила ли Ния Тюрина? Вспомнив все, что она говорила о нем, ее слова, интонации, он ответил себе: нет, Ния его не любила, и если оплакивала, то не так, как оплакивают любимого человека, а как человека, погибшего по ее вине. Вина… Собственно, о какой вине речь? И чьей? То, что произошло, нелепейшая случайность, вроде камней с неба, наводнения, обрушившейся крыши. Их отношения… скорее всего, это были поиски друга и родственной души, потому что он, Федор, не стал для нее ни другом, ни родственной душой. Виноват ли он? Нет. Он хотел большего, роль любовника и друга-утешителя его не устраивала, он не желал выслушивать жалобы на деспота-мужа. Тайные встречи, вранье… он прекрасно помнил, как метался по квартире в ожидании подруги… Гордость, брезгливость, неготовность унижаться… назовите это как угодно! Даже высокомерием! Капитан Астахов сказал бы: мутная философия и занудство, бери, что дают, и лови кайф! Мутная философия… возможно. Но это была его философия, и другой у него не было. Разве он сам не убеждал себя: бери, что хочешь, а придет время, заплатишь… а вот не получалось. Он казался себе маятником, который качался и повторял в такт: можно – нельзя, можно – нельзя…