По утверждению Ибн Арабшаха, он обратился к своим внукам с такою речью: «Дети мои, я оставляю вас еще очень юными… Не забывайте тех правил, что я сообщил вам для упокоения народов. Интересуйтесь состоянием каждого. Поддерживайте слабых, укрощайте алчность и гордыню вельмож. Пусть чувство справедливости и добродетель постоянно руководят вашими действиями… Всегда помните последние слова умирающего отца».

Ни одному слову из этой прекрасной речи нельзя было бы поверить, если бы не передал их столь ненавидевший Тимура Ибн Арабшах. Снизошла ли на Великого эмира благодать в последние дни его жизни, а может, следует взглянуть на него в новом свете не для того, разумеется, чтобы увидеть в нем истинного героя, но затем, чтобы снять с него маску, приросшую к нему за полтысячи лет, и возвратить его облик к человеческому?

Во всем лагере читали молитвы. Внезапно Тимур издал ужасный хрип и произнес священную мусульманскую сентенцию: «Нет Бога, кроме Аллаха». С этими словами он испустил дух. Было около восьми часов утра.

Его забальзамировали, положили в гроб из черного дерева, обитый серебряной парчой, и отвезли в Самарканд. Он был помещен в саркофаг, вырезанный из цельного куска зеленого нефрита, и оставлен в великолепном памятнике, именуемом Эмировым мавзолеем, Гур-Эмиром, в ту пору еще не завершенном, где к нему присоединятся его сыновья, Мираншах и Шахрух, его внук Улугбек, а также горячо любимый Мухаммед-Султан, уже почивавший в примыкавшей к мавзолею пристройке. Странно, но Тимур не занимает почетного места; оно досталось его духовному учителю Саиду Бараке, старцу, умершему на Кавказе, куда он прибыл к нему, чтобы попытаться утешить. Тамерлан попросил, чтобы его положили у ног этого человека, дабы тот заступился за него на Страшном суде. [126]

Любивший живопись Тимур заказывал свои портреты у официальных придворных художников, весьма вероятно, требуя, чтобы те его изображали таким, каким он являлся в действительности. К несчастью, эти работы исчезли, а портреты Великого эмира, имеющиеся в нашем распоряжении, написаны после его смерти. Все они отвергаются, возможно, неправомерно. Самые старые персидские миниатюры сделаны в XV веке по велению его наследников работавшими для них живописцами, коих окружали люди, еще хорошо его помнившие, во многих случаях знавшие и имевшие возможность сравнивать с портретами Тимура, украшавшими его дворцы. То, что им отказывают в документальности, всего лишь логическая ошибка.

Утверждают, будто бы в исламском искусстве запрещено изображать людей в их реальном виде; изображение должно быть искаженным, а также безымянным, что делает его типологичным. Это верно, но сей закон обременен многими исключениями, и мы располагаем многочисленными изображениями мусульманских владык, вполне узнаваемыми: XV столетие предоставило в наше распоряжение по меньшей мере один пример, а именно портрет Османа Мехмеда II, захватившего Константинополь и приказавшего нарисовать себя таким, каким являлся, не льстя и не идеализируя, сразу двум живописцам, турку Синан Бею и итальянцу Беллини. В другой области, пластическом искусстве, мы имеем свидетельство Клавихо, описавшего скульптурные изображения орлов и соколов из серебра, которые он видел в стане Тимура; он подчеркивает, что «форма и повадки этих хищников были точно переданы, что они совершенно походили на свои живые модели». Где же в таком случае в этих произведениях, принадлежавших Тимуридам, дорогая исламу стилизация? [128]

Тимуридские миниатюры и те, более многочисленные, что были исполнены в Индии, могут, однако, дать нам лишь приблизительное представление о Тамерлане, поскольку не были созданы на основе непосредственного наблюдения модели. Еще менее достоверны рисунки и живопись, коими мы обязаны немцам, англичанам, итальянцам и французам. Они представляют Великого эмира в западных облачениях, придающих ему сходство с каким-нибудь лордом времен Войны Алой и Белой розы, или с флорентийским дворянином, или тевтонским рыцарем… Однако, несмотря на эти фантастические наряды, многие черты лица повторяются, если не воспроизводятся постоянно, и перекликаются с теми, что можно видеть на тимуридских миниатюрах.

Почти всегда его голова покрыта остроконечным колпаком с широкими войлочными или меховыми полями, а не исламским тюрбаном, что соответствует действительности. Лицо продолговатое, с немного выступающими скулами. Брови густые. Жесткие усы свисают по обе стороны рта, на подбородке видна небольшая бородка или порой — окаймляющий щеки простой воротник. Чаще всего выражение лица суровое, аскетическое, печальное, с заостренными чертами; морщины более или менее глубокие. На одном из рисунков, хранящихся в Кабинете эстампов Национальной библиотеки в Париже правитель (погрудный портрет) окружен солнцем и луной, привычными со времен Сельджукидов тюркскими символами, что указывает на то, что художник был знаком с реалиями. Таким образом, налицо попытка подчеркнуть по меньшей мере то, что может характеризовать обличье Тимура, что, впрочем, не мешало использовать и традиционный символизм. В тимуридской живописи Тамерлан, как и положено, величественно восседающий, уже не держит в деснице кубка или вековечной флейты, но в шуйце у него то ли карманный платок, то ли салфетка, более поздние эмблемы царского достоинства.

Словесные описания дают сведений ненамного больше. Наиболее точным, несомненно, является то, что вышло из-под пера Ибн Арабшаха: «Он был велик и крепок. У него была крупная голова, высокий лоб, кожа его была белой и тонкой… его плечи были широки, ноги длинны, руки сильны. Он был увечен на правые ногу и руку. Он носил длинную бороду. Блеск его взгляда был трудно переносим, его голос был высок и силен». Другие источники неточны или противоречивы. В одних можно прочитать, что он был «узок телом и незначителен ростом»; в других — что он имел «геркулесово телосложение». Одни говорят о его повелительном и прямом взоре; другие — что глаза его беспокойно бегали. Клавихо довольствуется сообщением о том, что от старости у него не поднимались веки. [129]

Мы бы знали о Тимуре только это, если бы в июне 1941 года советские исследователи не предприняли раскопки в Гур-Эмире, мавзолее Тамерлана. Когда они нашли и открыли эбеновый гроб (он располагался не совсем под саркофагом), оттуда до них донесся такой сильный запах ароматических растений, что им пришлось на какое-то время выйти, чтобы подышать свежим воздухом.

Тело находилось в довольно хорошем состоянии; кое-где на костях имелись куски мумифицированной плоти; сохранилась коротко постриженная с проседью борода. Скелет принадлежал человеку рыжему, увечному, ростом до 1,7 метра (размер довольно редкий для той эпохи и той страны). Он был отмечен видимыми следами ранений и деформаций. Кости правой ноги были тоньше и короче костей левой. Кости коленной чашечки были спаяны крупной мозолью, отчего конечность парализована не была, но она затрудняла ходьбу и заставляла хромать, а также способствовала образованию многочисленных абсцессов. Другая костная мозоль, обнаруженная на правом локтевом суставе, указывала на то, что рука нормально сгибаться не могла. Третье ранение изуродовало и обездвижило указательный палец.