Олег и Гришка сникли. С одной стороны, поехать в Германию — вариант вовсе не плохой. С другой стороны, а как же школа, одноклассники, Москва и вообще все расследование, касающееся медальона? Да и потом было не очень приятно осознавать, что они влипли в какую-то историю довольно крепко. И самое печальное заключалось в том, что они до сих пор не понимали, чего же именно от них хотят незнакомцы…

С тех пор, как было принято решение о поездке в Германию, для Гришки и Олега начался форменный кошмар. Их затаскали по различным организациям, где выправляли документы, свидетельствующие о том, что Гришкины мама и папа есть Гришкины мама и папа, а мама и папа Олега — это действительно его родители. И родители Олега передают на время путешествия в Германию право надзора за своим сыном госпоже Трофимовой, то есть Гришкиной маме. Кроме нудных очередей в коридорах с потертым линолеумом и стенами, расписанными, как на заказ, грязно-серой краской, приходилось посещать более светлые, но, тем не менее, более страшные места: поликлиники. У мальчишек взяли все возможные анализы и, обнаружив недоразвившийся кариес, погнали губить его в зародыше в стоматологический кабинет. Если бы заранее Гришке и Олегу кто-нибудь сказал, через какие мучения им придется пройти, чтобы попасть в дальнее зарубежье, куда без медицинской страховки не пускали, они бы наотрез отказались и хранили бы тайну о том, что их преследуют, а глубинах своего мозга. Ну теперь уж они вляпались так вляпались, а потому приходилось стоически терпеть и наглый визг бормашины, и холодный стетоскоп терапевта, и сильные руки хирурга, который исследовал их позвоночник с такой силой, как будто хотел придушить юных пациентов. Но, увы, когда все бумаги, касающиеся опеки и здоровья детей, были выправлены, началось самое гнусное: стояние в очереди у немецкого посольства за получением визы.

Никто из выезжающих в Германию — а ими были Гришкина мама, сам Гришка и Олег — не подозревали о том, что проникнуть на территорию объединенной Европы не так-то просто и для честных людей. Несколько подъездов в визовом отделе посольства были плотно оккупированы людской массой. Причем те, кто в Германию эмигрировал, и те, кто ехали по служебным или частным делам, проходили отдельно. Но какая бы причина ни была у страждущих попасть на землю Гете и Шиллера, прорываться туда им приходилось с боями.

Вначале Гришкина мама с детьми приехала к посольству на автобусе в двенадцать часов дня. Полчаса вся компания топталась в очереди, пока сердобольная старушка не сказала Гришкиной маме, что приезжать в полдень сюда бесполезно: в час дня неторопливые чиновники прием уже заканчивают. Все так и произошло, как предсказывала старушка. Без пятнадцати час из железных дверей небольшой будки выглянуло какое-то официальное лицо, что-то нечленораздельно буркнуло, и потом грохнул мощный засов, запирая дверь. Толпа, ворча и переругиваясь, начала расходиться.

— Сюда бы пару танков «Т-34», — недовольно косился на мощный забор здания посольства, похожего на крепость, белобрысый парень. Злиться ему было отчего. В очередях в посольство он успел не только настояться, насидеться, належаться, но даже и загореть. Но по какой-то мистической причине уже четвертый раз подряд двери захлопывали именно перед ним, каким бы номером он ни стоял.

В следующий раз мальчишки с Гришкиной мамой попытались попасть в посольство в пять часов утра. Для этого специально было заказано такси (старенький «жигуль» Гришкиного отца опять забарахлил), которое с шиком подвезло их к знакомым постройкам. Увы, вокруг проходных толпились люди и потихоньку составляли какие-то списки на очереди.

— Спиной, спиной стойте, — тревожно оборачиваясь назад, шипела какая-то тетка, как позже выяснилось, профессор искусствоведения. — Если увидят, что списки составляем, могут психануть и вообще прием отменить.

— Да, — подтвердил загорелый белобрысый парень, — третьего дня так и было. За очередь кто-то заспорил, тут Ганс ихний выглянул — и дверь на запор. Пришлось расходиться.

— Ой, неужели и сегодня не попадем? — волновалась молоденькая востроносая девчонка, которая ехала в Германию по обмену учиться. — Я уж второй день не высыпаюсь. Да и подъезде холодно.

— Что ж вы, милочка, — строго посмотрела на нее искусствоведческая дама, — в подъездах опасно, да и, действительно, простудиться можно. Здесь вон у старушек, — кивнула она в сторону бабушек, которые стояли поодаль, скорбно сложив руки на животе, — можно комнатушку на ночь снять.

— Да? Но надеюсь, нам это сегодня не понадобится.

— Надейтесь, надейтесь, — снисходительно вздохнула дама. — Я вот уже третий день надеюсь.

Да, засвидетельствовать свое почтение чиновникам из посольства Гришкиной маме с детьми удалось только на четвертый день. Пройдя через комнату, где им вручили какие-то бланки, они уже вздохнули, решив, что все их мучения кончились, но, увы, это было только начало. Во-первых, сами бланки нужно было заполнить и не иначе, как правильно. К этому педантичные немцы здорово придирались. Во-вторых, с заполненными бланками с нашлепнутыми на них фотографиями нужно было вставать в еще одну очередь к небольшим окошечкам, похожим на регистратурные. Длинные хвостатые змеи были составлены из научных работников, бизнесменов, курьеров туристических фирм. Все они тихим шепотом, боясь спугнуть легкий скрип бюрократической машины, рассказывали друг другу о своих изобретениях, роде занятий, ценах в Германии. Да мало ли о чем еще можно было говорить, пока мелкими шажками передвигаешься битый час к окошечку, из которого на тебя смотрят строгие и пытливые глаза посольских работников.

Под конец вдруг выяснилось, что для получения визы нужно платить сбор и не иначе, как в немецких марках. Гришкина мама, как услышала об этом, чуть не хлопнулась в обморок, потому что никаких марок у нее с собой не было. Пришлось Гришке взять на себя инициативу, пробежаться по толпе, поканючить и наменять втридорога купюры, которые тут же перекочевали в посольскую кассу. И вот наконец торжественный миг настал. Гришкина мама, то и дело переминаясь с затекшей ноги на другую, и ребята, раскачиваясь от усталости, как матросы, пережившие десятибалльный шторм, встали у финишной черты, за которой сидел человек со строгими глазами.

На неплохом русском языке чиновник начал допрашивать Гришкину маму о цели их визита в Германию, о вещах, которые казались допрашиваемым очень далекими от тем путешествий. Еще дома родители строго проинструктировали детей, чтобы те не вздумали ляпнуть, что они бегут в Германию, испуганные домогательствами неизвестных лиц. Нет, нет, нет. Цель поездки — культурное времяпрепровождение перед школой, посещение сестры (для Гришки — тетки), знакомство с музеями и концертными залами. Гришкина мама втайне надеялась, что так оно на самом деле и будет, слабо представляя себе, каким образом они будут в Германии продлевать визу. А продлевать наверняка придется: в милиции ей заявили, что найти людей, которые пристают к ее сыну, дело долгое и непростое.

Итак, чиновник, перекладывая бумаги, интересовался то отметками Гришки в школе, то вдруг неожиданно спрашивал, какие наркотики они употребляют, то интересовался подробностями жизни Гришкиной мамы, ее зарплатой, именем и местом проживания ее сестры, каверзно выспрашивал, как часто сестры пишут друг другу и на каком языке. Потом он вдруг вцепился в Олега, требуя от него назвать хотя бы несколько обиходных фраз по-немецки. Олег растерялся, потому как кроме широкоизвестных «Хенде хох!» и «Гитлер капут!» на ум ему ничего не пришло, но эти познания в филологии он благоразумно решил скрыть.