В жизни свергнутой фамилии появились два новшества, сильно огорчившие мать и отца императора. Первое из них относилось к судьбе фрейлины Юлии Менгден — ее навсегда отлучили от Анны Леопольдовны. Второе новшество еще более потрясло мать и отца — в Ранненбурге у них отняли сына, которого они уже никогда более не увидят. Инструкция майору Миллеру, которому велено сопровождать Иоанна Антоновича, предписывала: «Когда Корф вам отдаст младенца четырехлетного, то оного посадить в коляску и самому с ним сесть и одного служителя своего или солдата иметь для бережения и содержания оного, именем его называть Григорий. Ехать в Соловецкий монастырь, а что вы имеете с собою какого младенца, того никому не объявлять и иметь всегда коляску закрытую».

Из Ранненбурга ссыльные выехали в конце августа, в Архангельск прибыли в октябре, когда Белое море сковали льды и переезд на Соловки стал невозможен. Местом ссылки определили Холмогоры, где ссыльных разместили в архиерейском доме, причем сына поселили отдельно от родителей.

С наступлением летних месяцев появилась возможность переправить Брауншвейгскую фамилию на Соловки, но барон Корф убедил оставить ее в Холмогорах — отчасти потому, что архиерейский дом оказался более удобным для жилья, чем кельи Соловецкого монастыря, отчасти потому, что жизненные припасы в Холмогорах стоили дешевле, чем на Соловках.

В Холмогорах Иоанн Антонович содержался до января 1756 года, когда был отправлен в Шлиссельбург, а «известную фамилию» оставили на прежнем месте. Об одиннадцатилетнем пребывании Иоанна Антоновича в Холмогорах сведения отсутствуют, а о жизни семьи историки располагают отрывочными сведениями. Известно, что 19 марта 1745 года Анна Леопольдовна родила сына Петра, а в марте 1746 года еще одного сына — Алексея и скончалась после родов. Известие о кончине бывшей правительницы стало достоянием императрицы.

Трудно с точностью сказать о чувстве, охватившем императрицу в связи с полученным известием: с одной стороны, оно должно было вызвать вздох облегчения, поскольку в лучший мир отравилась законная правительница, ее соперница. С другой стороны, благочестие подвигнуло Елизавету выразить соболезнование вдовцу и повелеть доставить тело покойной в Петербург, чтобы торжественно предать его земле в Александро-Невской лавре. В послании к Антону Ульриху императрица писала: «…принцесса, ваша супруга, волею Божиею скончалась, о чем мы сожалеем», но ей неизвестны «потребные обстоятельства оного печального случая»; так как она уверена, что «ваша светлость неотлучно при том были, того для требуем от вашей светлости обстоятельного о том известия, какою болезнью принцесса, супруга ваша, скончалась, которое сами изволите, написав, прислать к нам». Под письмом подлинная подпись: «Елисавет».

Монотонную жизнь арестантов нарушало отсутствие денег на закупку продовольствия: в долг архангельские купцы ничего не дают, и майор Миллер, стороживший заключенных, сокрушался по поводу того, что он оказался в должниках у поставщиков провизии и каждый день опасен тем, что они откажутся от ее поставки и «что в таком случае делать — не знаю».

Особенно волновало стражей отсутствие для принца кофе, который подавался ему три раза в день, и без него он, «как ребенок без молока, жить не может». Сведений о том, как преодолевалась финансовые затруднения, тоже нет.

Беззаботную, наполненную удовольствиями жизнь Елизаветы Петровны нарушил тобольский купец Иван Васильевич Зубарев. В его истории трудно, а подчас и невозможно отличить подлинные события от вымышленных, созданных его богатым воображением. Несомненно одно — перед нами мошенник и авантюрист, любитель острых ощущений и легкой наживы, бойкий и изворотливый человек, наделенный изрядной фантазией, — типичный проходимец, которых было немало не только в России, но и еще больше в странах Западной Европы. Дело Зубарева перешагнуло через границы России, имя его и Иоанна Антоновича привлекло внимание иностранной державы.

Иван Зубарев, сын преуспевающего тобольского купца, стал известен в столице в 1751 году, когда при отъезде Елизаветы Петровны в Царское Село он изловчился подать ей доношение о найденной им в Исетской провинции руде, содержащей серебро. Правительство России в течение веков проявляло интерес к такого рода находкам, поэтому последовало распоряжение передать образцы руды на экспертизу сразу в несколько мест: в Академию наук, Монетную канцелярию и московскую контору Берг-коллегии. Результаты экспертизы вызывали к рудоискателю настороженное отношение. Лабораторные испытания, проведенные в Монетной канцелярии и в Берг-коллегии, не обнаружили в образцах ни грана серебра, в то время как академическая лаборатория сделала заключение о высоком содержании в руде драгоценного металла. Кабинет императрицы, по чьему заданию проводились пробы, потребовал от Академии объяснений, как такое могло случиться.

Оказалось, экспертизу в академической лаборатории производил сам Михаил Васильевич Ломоносов. Обращаясь к своему покровителю Ивану Ивановичу Шувалову, Ломоносов, не скрывая досады, писал: «Хотя я в сем деле по совести чист, однако мне тяжелее быть не может, как ежели наша всемилостивейшая монархиня хотя подумает, что я в науке своей был неискренен». Вскоре выяснилось, что Зубарев, как и многие подобные ему рудоискатели, исхитрился подбросить в горшок, в котором плавилась руда, натуральное серебро. Он несколько раз оставался один в лаборатории, когда из нее отлучался Ломоносов.

Власти обвинили жителя Тобольска «в затейном воровском умысле». Чтобы привлечь к себе внимание, Зубарев сказал «слово и дело» и оказался в Тайной розыскных дел канцелярии. Следствие выяснило, что жизнь 22-летнего рудоискателя насыщена многочисленными приключениями. В Сибири Зубарев подвизался и как искатель руд, и как купец, и как изобличитель преступлений по таможенным сборам на Ирбитской ярмарке и по питейным доходам в Тюмени. При разбирательстве его доносов в столице Сибири Тобольске его обвинения не подтвердились, но ему каким-то образом удалось убедить губернатора Сухарева выдать ему документ на право сыска руд в Исетской провинции. Здесь Зубарев взял несколько проб из так называемых Чудских копей, где в древности плавили серебро, и отправился с ними прямиком в Петербург.

На первом же допросе он отказался давать показания следователю и потребовал аудиенции у самой императрицы. В аудиенции ему было отказано, его предупредили, что если он будет продолжать упорствовать, то подвергнется пытке. Сошлись на том, что Иван Васильевич будет давать показания самому руководителю Тайной канцелярии Александру Ивановичу Шувалову, сменившему Ушакова.

Зубарев сообщил о том, что встречался с наследником престола, будущим Петром III. Аудиенция у великого князя состоялась в 1751 году, когда Зубарев познакомился с майором Федором Шарыгиным и при его посредничестве был допущен к Петру Федоровичу. Иван Васильевич обладал двумя качествами, присущими авантюристам высокого класса, — умением мистифицировать и втираться в доверие к собеседнику.

Зубарев поведал о том, чего он, как выяснится позже, никогда не видел. Приведем пространную выдержку из его показаний с трогательной манерой описывать события с мельчайшими деталями, которые должны убедить слушателя в том, что они действительно имели место. «И потом пришед оный Шарыгин сверх после поддень, взял его, Зубарева, вверх (к наследнику. — Н. П.). И шел де он за оным Шарыгиным на большое крыльцо, где знамена лежат, и шли же по тому крыльцу прямо в покои, поворотя налево, вошли в другие покои ж; а из того покоя вышли в большое зало, где соизволил его императорское высочество быть, и как он, Зубарев, его императорское высочество увидел, весьма оторопел, однако ж его императорское высочество соизволил спросить его, Зубарева, что он за человек и которого города. И на то он, Зубарев, объявил, что он города Тобольска купец, Иван Зубарев, и приехал для объявления всемилостивейшей государыне серебреных руд и песчаного золота».