Все работники здравоохранения каждый день дружно подпирают своим плечом тот самый норовящий сорваться вниз валун, стараясь, чтобы система заработала как надо, однако раз за разом складывается впечатление, будто ничего не меняется.

Только я запечатала конверт для Дороти, как почувствовала на своем плече руку Нэнси, нашей старшей медсестры.

– Не хочется так с тобой поступать, – говорит она, – но у тебя сегодня будет еще один пациент.

– Мне только что досталась Кандас Мур. А еще у меня ритуксан и перфорация.

– Знаю, но когда Дороти выпишут, у тебя останется трое, а у всех остальных по четыре пациента, да еще и мне сегодня придется уйти пораньше, – говорит она, глядя на свой планшет.

Ей придется уйти пораньше. Придется? Эта медсестра частенько уходит пораньше, когда у остальных аврал. Или же я просто замечаю это и негодую только в дни, когда особенно сильно загружена работой. Пост, который она занимает, подразумевает, что половину времени она ухаживает за пациентами, а вторую половину занимается административными обязанностями, и у нее фиксированная ставка, а не почасовая оплата, так что никто не доплачивает ей, когда она работает больше сорока часов в неделю. Если с помощью фиксированной ставки они пытались повысить уровень профессионализма у персонала, то с этой медсестрой такой подход явно не сработал.

Она старше нас, уже давно мучается со спиной и никогда не берет отгулов, как бы ее ни изводила эта проблема. У нее подстриженные ровно до уровня плеч прямые каштановые волосы, а ее очки в полуободковой оправе свисают с носа. Она уже свое отпахала, толкая этот валун в гору, и теперь просто устала. Я ее понимаю. Конечно же понимаю, потому что я тоже устала, при том, что медсестрой проработала гораздо меньше лет, чем она.

– Ты его знаешь, – говорит она, – это Ирвин Муни. – Она пытается хоть немного подсластить пилюлю: – Кроме того, он еще не скоро здесь будет. «Скорая» к нему в приют еще не приехала, а оттуда не меньше часа езды. Они сказали, что свободных «Скорых» пока нет.

Я беру протянутый мне лист бумаги. И переживаю, что выпущу валун из рук или, хуже того, допущу какую-нибудь серьезную ошибку, однако в то же время не хочу показаться нытиком, который плохо справляется с такими ситуациями. Решаю просто смириться.

В дело вступает гордыня. Я слишком гордая, чтобы сказать ей, что на меня свалилось слишком много, что я переживаю, что могу не справиться. Не стану прибедняться перед кем-то, у кого надо мной власть. Я покажу, что способна со всем справиться, что хороша в этом деле: Тереза Браун – супермедсестра. Если бы я возразила, то, может быть, – только может быть, – она бы поменяла свое решение, однако теперь я уже этого никогда не узнаю.

Я смотрю на распечатку у себя в руках. В графе «причина госпитализации» указано одно-единственное слово: «инфекция».

– Что с ним?

– Не знаю, – она снова смотрит на свой планшет с зажимом для бумаг. – Просто позвони в приют, номер там указан. – Она тычет указательным пальцем на написанный номер телефона, после чего уходит, что-то отмечая ручкой в документах.

Я возвращаюсь к своей рабочей станции. Мне хочется швырнуть документы на госпитализацию, однако я этого не делаю. Одним из ключевых факторов, способствующих «перегоранию» персонала на работе, является наличие у него чувства, будто мало что от него зависит. Что ж, в больницах врачи и медсестры пребывают в таком состоянии практически постоянно.

Над дверью в палату Дороти загорается сигнал вызова, а сопровождающий его звон звучит, словно упрек. «Черт». Я оставила ее документы на выписку – конверт и все остальное – на сестринском посту. Мне следует заглянуть к ней и все рассказать, а мне только и хочется, что присесть, сказать старшей медсестре, чтобы хотя бы сегодня она не уходила раньше положенного, а затем выделить пять минут, чтобы сгрызть блестящее красное яблоко, оставленное мной в холодильнике.

Световой сигнал вызова гаснет, и я облегченно вздыхаю. Следом звонит телефон. Это Майя, санитарка.

– Тереза, Дороти хочет знать, где документы на ее выписку.

– Они у меня. Я ей скажу. – У меня срывается голос.

– Ты в порядке?

– Мне только что дали еще одного пациента.

Внезапно она появляется прямо передо мной.

– Кого?

– Ирвин Муни.

– Ирвин, – размышляет она. – Он всегда опаздывает – его привозят на «Скорой».

– Да?

– Да.

– Сильно опаздывает?

– На несколько часов минимум.

Я улыбаюсь.

– Врешь ты.

– Вру, но ты теперь зато больше не хмуришься. – Она улыбается мне в ответ.

– Слушай, можешь сказать Дороти, что бумаги готовы и мне нужно только забрать их на сестринском посту? У тебя есть время?

Поколебавшись, она утвердительно кивает.

– Спасибо тебе! – нараспев говорю я, широко улыбаясь. Немного взаимопомощи придает мне такой же заряд бодрости, как и кофе после обеда.

Я возвращаюсь на сестринский пост – документы Дороти лежат там же, где я их оставила. «Я знала, что ты за ними вернешься, Ти, – говорит администратор. Затем она наклоняется ближе ко мне, словно хочет поделиться секретом и тихо спрашивает: – Неужели Кандас Мур и правда жаловалась по поводу напора воды в ее душе?»

– Ну мне так сказали.

– Ох, Ти, – смеется она. – Это уже перебор. Пора б ей уже хоть немного изменить свое отношение.

– И то правда, – соглашаюсь я. Ее муж вот уже несколько лет болеет дегенеративным заболеванием мышечной ткани. Когда она не на работе, то обычно из-за того, что он снова в больнице. Она, может, и рассеянная, однако почти всегда в хорошем расположении духа, и сегодня я благодарна ей за это как никогда.

Повернувшись, я снова вижу сидящего на каталке Рэя – он вернулся с обследования. Я прекрасно помню обо всем, что поставлено на карту: про мистера Хэмптона и назначенное ему убивающее людей лекарство, Шейлу и ее потенциально фатальную перфорацию кишечника, Кандас, пытающуюся спастись от своей смертельной болезни. Про мужа Дороти, который ждет не дождется забрать свою жену домой.

Я беру документы Дороти на выписку под мышку. Пришло время ей покинуть это чистое, хорошо освещенное место. Наверное, дома ее ждет кресло не из холодного заменителя кожи, а из теплого хлопка. И там полно заставленных фотографиями в рамках полок. Вазу с цветами, которую она всегда держит на виду и полной в своей больничной палате, можно будет убрать до следующего раза, если он, конечно, еще будет. Я искренне надеюсь, что Дороти больше никогда не переступит порог нашего отделения. Во всей этой суматохе я позабыла, однако теперь вспомнила: самое главное – это чтобы в конце дня все были живы.