– Сбиваюсь, – гончар старается успеть за бабкой.

– Это нечистый сбивает… и Господа сбивали, в пустыне скрывался…

Тося что-то шепчет, шевеля губами: будто подсказывает, наставляет.

– «Во едину, святую, соборную и апостольскую церковь… исповедую едино крещение во оставление грехов…»

– Кругом! – командует бабка, не дождавшись повторения. – Теперь «отрекаюся». Стой! Куды поперся? Туды «верую», обратно «отрекаюся». Теперь, родич, почеломкаемся. – Бабка обнимает растерявшегося гончара.

Тося, радостная, ставит тарелки, гремит вилками и ложками. Возвращение блудного сына прошло успешно, можно приступать к обряду сватовства.

– О, бабка ваша до дому шкандыбает! – сказал Попеленко.

– Стой тут! – Иван, придерживая пулемет, побежал по залитой лунным светом улице.

– То ходи кру́гом, то стой, – пробурчал Попеленко. Он прислушался к голосу Серафимы. – А люди гуляют.

Бабка брела, словно по вихлявой стежке, пританцовывая:

А Лявон Лявониху палюбиу, Лявонисе чаравички купиу,

Лявониха, душа ласкавая, чаравичками паляскивала…

– Уговорила? – спросил Иван.

– Не я, Тося. Глазами уговорила. Такие ж очи, шо читать можно, як книжку. Любит она тебя до краев сердца. Меня расцеловала. Видно, раньше зачарованная была. Большая сила в Черниговской Матери Божьей. Мы со сватом две тарелки горилки хлебнули одной ложкой, серебряной, як положено. Токо не играй с ней. Она тонкого складу, не загуби девку!

– Ну, неню, теперь я тебя расцелую!

Иван проснулся чуть свет в своем дворе, в копенке сена. Поискал рукой пулемет. Пальцы наткнулись на Буркана и лишь потом на пулемет.

– Что мы с тобой, побратались, пес? – Иван бросился к умывальнику, плеснул водой в лицо.

Серафима гремела чем-то в сарае и разговаривала с коровой. Метнулся в хату. В кухне – Валерик в обнимку с Климарем. Успели принять и закусить.

– Лейтенант, извини, – неверным голосом сказал моряк. – Я за батей, надо ж пораньше! А тебе от флота спасибо! Приютил!

– Токо книга сильно меня расстроила, – признался Климарь…

– Порвать! – тут же сделал вывод Валерик.

– Не, книга священная!

– Опиум! У нас на судне целая полка книг, и все высокого содержания.

– Не говори. Книга у бабки про грехи наши.

– Натурально наш боцман, – сказал моряк. – У него в каждом порту баба с дитем. Трезвый говорит: «То память пребывания». Выпив, плачет: «Грех содеял»!

– Давай с нами, лейтенант! – предложил Климарь.

– Дежурю.

– Мы занятые, – сказал Валерик. – Ищем бандитов! Где они? Под столом?

Он заглянул под стол. И Климарь наклонился. Серафима, вернувшись из сарая, посмотрела на две спины.

– Токо в хате не блювать. На улицу!

– Бочку надо выпить, шоб меня вывернуло, – выпрямился Климарь. Он вытянул свои пальцы калибра «сорок пять». – Не дрожат? Валерик, пошли!

– Щас, – сказал Валерик и, приподнявшись, упал под стол.

– От так помощник, – басит Климарь. – Придется тебе идти, лейтенант. Крови не боишься?

Они шли по улице. Буркан вился под ногами. Растоптанные сапоги Климаря шлепали враскос. За голенищем болтались рукоятки ножей. Попеленко подбежал, позевывая. Их накрыла пыль от мычащего стада, которое пастух гнал на пастбище.

– Васька на месте, – прошептал Попеленко под шумок.

Климарь вдруг стащил кепчонку. Из облака пыли вырвался жалостливый, причитающий голос. Странная процессия следовала за стадом.

Кляча тянула телегу, в ней, на подстилке из соломы, лежало тело Бруньки, которого срезала очередь «дегтяря». У колеса шагал один из Голендухов, Степан, держа вожжи. Тело покачивалось на подстилке, голова моталась. Горбоносое лицо не потеряло своей красоты. Грудь была накрыта рядном.

– Его, значит, ухлопали? – Климарь проводил убитого хмурым взглядом.

– Нарвался хлопец, – сказал Попеленко извиняющимся тоном. – Пришел с оружием, а зараз у нас эта… чрезвычайная положения.

Он смолк, наткнувшись на взгляд Климаря.

За телегой шла дюжина девчат и баб. Первой шагала, пошатываясь, простоволосая Малашка. Она голосила, как только по любимому голосят. Подружки – Галка, Орина, Софа – односложно и протяжно вторили.

– Ой, мий парубочек Саничко, сонечко мое, та як же закрылысь твои ясни очи, як же руки сталы, як же ты обнимешь мене тепер…

Дивчина бросила взгляд на лейтенанта и заголосила горячей:

– А шоб твий убивец лежав бы, як ты холодный та немый, шоб его злые очи позакрывались, шоб его маты так тужила, як я тужу, шоб вин не дожив до завтрашнего ранку, шоб в нього плюнула маты пресвятая наша…

– Это в тебя, что ль, лейтенант? – спросил забойщик мрачно.

– Она не товарища командира лично, – отозвался Попеленко. – То вообще!

– Кто он ей? – поинтересовался Иван.

– Никто. Его тут не знают. И сама Малашка не знает. «Порожний по́хорон».

– Она ж его по имени…

– Какое имя схотела, такое дала. Девок много, женихов нема и не будет. А Малашка переспелая. Выходит, вроде жених погиб, ей другой авторитет, а не то шо была не нужная. Оно и есть «порожний по́хорон»!

– Ой же мой ясноглазый Саничко, вже не постучишь ты в мое оконце, вже не покличешь на свиданку, не подаришь мне монисточка, хочь самого простого…

– Душевно провожает, як ро́дного – вздохнул Попеленко.

– Молодой хлопец, жалко, – пробасил Климарь.

– Война, – Попеленко снова извинялся. – Тыщи гибнут.

– Тыщу не жалко. Одного жалко.

За Иваном и Климарем пристроился Васька Попеленко. Босой, в распахнутой, без пуговиц, рубахе, обтрепанных штанцах, он ежился на утренней прохладе. На ходу поглаживал Буркана.

– Чего вяжешься, шкет? – Климарь по-волчьи повернулся всем тяжелым туловом.

– Я, дяденька, за вами. Може, сальца нутряного, мамке борщу затолкти!

– Я тебе по шее натолку!

Васька отстал. Посмотрел на Климаря с недетской ненавистью.

…У плетня Кривендихи уже собрались те, для кого забой хряка событие. Дверь сарая была открыта. Парила у входа бадейка с кипятком. Два снопа свежей соломы уже раздергали на пуки. Доносились похрюкиванье борова, голос хозяйки. Буркан повизгивал, скулил, суетился: знал, к чему идет дело. Климарь хотел было привязать пса к забору, но не обнаружил веревки на шее.