– Дядя Даан, похоже, отнюдь не беден, – сказала Ина с блеском в глазах. – Папа наверняка в курсе дела, но не желает говорить о деньгах и помалкивает о том, какое состояние у дяди Даана…

– А ты во сколько его оцениваешь?

– Ах, тетушка, – произнесла Ина с аристократическим выражением усталых глаз, – я никогда не думаю и не говорю о деньгах, и я на самом деле не знаю, насколько богат дядя Даан… Полагаю, что у него тысяч семьсот. Но с чего это они вдруг приехали в Голландию посреди зимы? По делам, говорит папа, а он наверняка знает. Но вы же понимаете, папа всегда говорит так мало, а о делах вообще никогда. А я про себя подумала: может быть, дядя Даан разорился? И помяните мое слово: папе тогда придется несладко.

Ина ненавидела дядю Даана и тетю Флор, потому что у них были дети, которым достанется все наследство, и от зависти к богатству старалась их очернить.

– Ты так думаешь? – спросила Стефания.

– Они всегда вели совместные дела, – сказала Ина, – и если дядя Даан разорится, то папе придется несладко.

– Но ведь у него состояние семьсот тысяч? – спросил Антон Деркс.

– Что ж… Ну да… – сказала Ина с жадностью. – Но, может быть, у него и нет этих денег. Я просто не знаю: ведь я никогда не говорю о деньгах, и состояние других для меня le moindre de mes soucis.

Вошла Лили, прелестная в своем меховом боа, и они вчетвером направились к экипажу, а служанка слишком широко открыла двери, и получился сквозняк.

Ина настояла на том, чтобы Антон сел на переднее сиденье рядом с тетушкой Стефанией, а они с Лили на заднее, хотя Антон с деланной галантностью пытался уступить почетное место ей, радуясь, что она не соглашается. Семейные узы связывают людей, даже если от них никакого проку. Взять хотя бы эту Стефанию, чижиху, оторвавшую его от любимого чтения, теплой комнаты, трубки, от Светония и сладких мечтаний, чтобы сначала посмотреть на новорожденную малявку, которой он все равно не завещает ни цента, а потом поехать в пансион к брату, которого в декабре черти принесли из тропиков в Голландию. Все какая-то ненужная суета, и ее так много в нашей жизни… Порой человек не может собой распоряжаться. Пока что он компенсировал ущерб тем, что упирался в колени Лили и ощущал тепло ее молодого тела… Взгляд его замутился.

Экипаж остановился перед большим пансионом, где обычно останавливался Даан, приезжая в метрополию. Их тотчас приветствовала тетя Флор, увидевшая их в окно; у двери в комнату уже стояла служанка-туземка.

– Заходиде, заходиде! – громко сказала тетушка Флор басом, с ост-индским акцентом, выговаривая согласные слишком напористо. – Зздравствуй, Стефания, Зздравствуй, Андон! И зздравствуй, Ина… И ты зздравствуй, малышка Лили; подумать только, уже двое дедей, а дакая молодая…

Тетушка Флор не вышла им навстречу, она лежала на диване, и вторая служанка-туземка массировала ее огромные толстые ноги: гибкие руки служанки так и скользили под пеньюаром хозяйки.

– Засдудилась!!! – сказала Флор после обмена приветствиями и расспросов о путешествии, с сердитым упреком в голосе, как будто остальные были в этом виноваты. – Засдудилась в боезде из Барижа. Теперь оддерревенела, как палка. Не понимаю, зачем Ддаан в такую пору решил боехать в Голландию.

– А почему вы, тетушка, не остались на Яве? – спросила Ина томным аристократическим голосом, с усталостью во взоре.

– Как же ды не понимаешь! Чтобы я позволила Ддаану уехать без меня… Нет, деточка, мы с ним женаты, и я поеду с ним, гуда бы он ни отправился. Даким старикам, как мы, нельзя расставаться. Ддаан сейчас разговаривает с Харольддом, в соседней комнате, твой отец, Ина, только что приехал. Ддела у них, понимаете ли. Я спрашиваю у Ддаана: Ддаан, ззачем тебе ехать в Голландию? Ддела! – говорит Ддаан. Ддела, вечно ддела. Не понимаю, ведь о дделах можно вести переписку по почте. Уже много лет только ддела и ддела, а проку никакого, мы бедны как церрковные гррысы. Ладно, Сапира, достаточно массировать, я все равно оддерревеневшая, как палка…

Обе служанки-туземки исчезли, печь «саламандра» была раскалена, за слюдяной дверцей пылал красный огонь. Тетушка Флор со вздохом села на своем диване; ее широкое желтое лицо с узкими китайскими глазами выглядело полной луной в обрамлении все еще черных волос, гладко зачесанных назад и собранных на затылке в тяжелый узел; она сидела, чем-то похожая на мандарина: во фланелевом пеньюаре, с широко расставленными ногами, положив полные руки на круглые колени, точно так же, как любил сидеть Антон Деркс. Обвислая грудь вырисовывалась двумя волнами над могучей волной живота, и эти округлые линии придавали ее фигуре величественный облик идола; она сидела с прямой спиной, лицо было неподвижно-злое, похожее на лицо мандарина; в длинных мочках ушей резко, пронзительно сверкали два колоссальных бриллианта; казалось, бриллианты – это не часть ее туалета – просторного фланелевого мешка, – а часть ее собственной сущности, как драгоценный камень, которым инкрустирован идол. Ей было не более шестидесяти лет, она была ровесницей Отилии Стейн де Вейрт.

– А как боживает старрая maman? Вы молодцы, что бриехали навездить меня, – сказала она, сообразив, что до сих пор не сказала родственникам ни одного доброго слова, и желеобразная масса ее тела приветливо затряслась.

Вокруг нее сидели Стефания со сморщенным птичьим личиком, Антон, помнивший Флор еще двадцатилетней, когда она была красавицей-нонной, в чьих жилах текла китайская кровь, экзотически привлекательной для мужчин, Ина д'Эрбур, голландка на двести процентов и очень чинная, аристократично моргавшая глазами, и белокурая юная Лили.

– И отчего это Ддаан так долго не идет! – воскликнула тетушка Флор. – Лили, сходи посмотри, где застряли твои дед с дядей.

– Лучше я схожу, тетушка! – сказала Ина д'Эрбур, – а ты, Лили, сиди спокойно, ей еще нельзя много двигаться, тетушка…

Ина, которой было любопытно осмотреть апартаменты, снятые дядей Дааном и тетей Флор, встала и прошла через спальню тети, бросив быстрый взгляд на чемоданы. Одна из служанок развешивала в шкафу одежду.

– А где же мужчины, бабу?

– В конторе, госпожа.

Бабу указала Ине, как пройти на веранду. М-да, апартаменты были роскошные и, несомненно, дорогие. Ина знала, что этот пансион принадлежал к числу богатых, так что дядя Даан и тетя Флор уж точно не бедны, как «церрковные гррысы». Значит, у дяди Даана тут есть спальня и контора. Рара сейчас находится у него, и они наверняка разговаривают о делах, потому что у них в Ост-Индии общие капиталы, вложенные в несколько предприятий. Дома рара о делах никогда не говорил, совершенно ничего о них не рассказывал, к Ининому отчаянию… Но вот она услышала голоса обоих мужчин. Она тихонько пройдет к конторе по веранде, кто его знает, вдруг уловит какую-нибудь фразу, из которой станет понятнее, какое у дяди Даана состояние… ей же просто-напросто любопытно. Но вдруг Ина в ужасе остановилась. Потому что услышала взволнованный голос дяди Даана – за пять лет, что они не виделись, голос не изменился.