Прямо передо мной на троне из черного камня возвышалась освещенная огнями в двух каменных чашах фигура Богини. Черные волосы тяжелым водопадом спадали на плечи, тонкие руки оплетали тяжелые браслеты в замысловатых узорах, высокая грудь в вырезе платья была красивой и соблазнительной, но не выглядела пошло, как, например, у греческой Афины – та точно дала начало всем девам в кольчужных топах из компьютерных игр. За спиной у Дискордии возвышались два больших черных крыла. Они не были похожи на крылья ангелов – слишком резкие линии, торчащие перья и выпирающие кости, да и лицо, несмотря на его правильные черты, никто не назвал бы ангельским – острые скулы, впалые щеки, губы безупречно строгой линии и взгляд, полный бездонной темноты. Я долго не могла понять, кого она мне напоминает – кого-то очень знакомого, с кем мы уже точно встречались. Потом догадалась, конечно. Дискордия похожа на Смерть. Не на костлявую старуху в оборванном плаще, а на холодную, бездушную красавицу, жестокую королеву, собирающую свою дань и не щадящую никого – ни правых, ни виноватых.

Мы с Лучано постояли перед ней с полминуты, потом я тихо спросила:

– А что надо делать? Мне поклониться ей? Сказать что-нибудь?

И мой проводник вновь начал всхлипывать от смеха:

– Может, ты еще свечку хочешь поставить? Цветы возложить? Сэйнн, расслабься. Мы не кланяемся Богине. Мы – ее дети, и наша тьма и есть подношение Дискордии самой себе. Не сомневайся, она рада тебя видеть.

Тут я все же немного запуталась:

– Откуда ты знаешь? И как вы здесь определяете, кого принимает Богиня, а кого нет?

– А, так это проще простого. Если бы ты не была дискордом, то уже или бросилась бы на меня с кулаками, или бежала бы отсюда, не разбирая дороги.

Он был прав. Стоя напротив статуи, глядя в темные глаза Богини, я вдруг почувствовала себя так, как, наверное, чувствуют люди, возвращаясь домой после долгого отсутствия. Как будто кто-то сказал мне: «Добро пожаловать! Как хорошо, что ты наконец-то здесь». Дискордия смотрела на меня сверху вниз, грозная и безмолвная, но в непроницаемом выражении ее лица, в ее холодной красоте не было ничего надменного или отталкивающего. Рядом с ней, с Лучано и другими я была своей, и если не равной, то хотя бы не чужой. Мне не хотелось убегать – мне здесь нравилось. Здесь, среди впитавших в себя галлоны человеческой крови темных стен, мне было уютнее, чем дома.

– Будешь аранчиату?[25] – предложил Лучано. – Я всегда приношу с собой несколько бутылок – тут душновато и хочется пить.

Потом мы пили газировку, сидя на тяжелых деревянных стульях в маленькой комнатке, которая была чем-то средним между кладовой алхимика и кабинкой школьной уборщицы – полки со стеклянными пузырьками и книгами в кожаных переплетах стояли рядом с пластиковыми швабрами и бутылками моющих средств. Улыбающийся плечистый мужчина на этикетке напоминал Лучано.

– А чем ты еще занимаешься? – спросила я. – Ну кроме того, что драишь полы и проводишь экскурсии?

– Тренируюсь. И тренирую других – в основном людей. Я для них хорошая мотивация стремиться к совершенству, они же не в курсе, кто я на самом деле. Я собираюсь открыть свою фитнесстудию, но пока нет времени – доучиваюсь на инструктора и помогаю моему парню с магазином спортивных товаров. Марио тоже дискорд, я вас как-нибудь познакомлю. Мы, кстати, с ним в первый раз встретились здесь.

– Собирали вместе кишки с пола? – предположила я. – Как романтично…

– Почти угадала! – обрадовался Лучано. – Только не кишки, а мозги – в тот раз попался любитель побиться головой об стенку.

Он болтал без умолку почти три часа, показывая мне внутреннее устройство храма – архив, подземное укрытие, склад припасов… Скоро я поняла, что Лучано, хотя и кажется веселым и беззаботным, может быть настоящим занудой. Особенно в том, что касается правил.

– В закрытое хранилище есть доступ только у старших служителей или только у тех дискордов, у кого там ячейка. Но это очень узкий список лиц, его каждый из нас знает наизусть. Если тебя в нем нет, лучше не пытайся туда пробраться – любой служитель имеет право остановить тебя силой, вплоть до фатальных повреждений. А дерутся наши, как ты сама понимаешь, хорошо. – Он погладил мускулы на плече. – Особенно если занимаются спортом.

– И там такого ценного? – спросила я без особого любопытства. Ломиться в хранилище не входило в мои планы – в мире полно интересных мест, в которые попасть гораздо проще.

– Разное. Личные письма, дневники, биологический материал… Некоторые из дискордов, особенно знаменитости, хотели бы быть клонированы в будущем.

Такой ответ меня разочаровал.

– У-у-у… Тогда мне туда не надо. Я думала, там золото и драгоценности.

Лучано рассмеялся, и напряжение сразу спало.

– Нет, деньги и ценные металлы мы храним в банках, там, откуда их можно при необходимости быстро взять. Но о деньгах ты скоро перестанешь думать, это у всех поначалу так.

Наверное, все же не у всех. Позже я узнала, что Лучано из состоятельной семьи и никогда ни в чем не нуждался. Наверное, именно поэтому он стал служителем – все остальное, кроме долгой жизни, у него было и до Контракта. Служители тоже его подписывают. Мужчины и женщины, все разного возраста и статуса, разных национальностей приезжают в Рим со всего света, некоторые остаются здесь на годы или навсегда. Многие выполняют работу в храме наряду с другой, обычной – они управляют крупными предприятиями, программируют автомобили и кухонные плиты, торгуют акциями или пишут новостные сводки. Выносливость помогает им совмещать любое из этих дел со служением Богине. Хотя я бы не смогла, наверное. Я бы заскучала, да и убирать за другими не люблю – а для них это вроде медитации. Главное – найти в жизни дело по душе. Даже если у тебя нет души.

Когда Лучано проводил меня до порога, я обернулась, еще раз окинула взглядом полутемный зал и спросила:

– А люди, которые вошли сюда… Они могут вдруг взять и прекратить ссору?

– Могут. Теоретически, – усмехнулся Лучано. – Но такое за много веков случалось всего пару раз. Обычно каждый хочет быть правым больше, чем быть живым.

* * *

Я вспоминаю этот разговор, когда подхожу к храму, уже в сумерках. И, как всегда, прежде чем войти, несколько минут стою у нижней ступени, успокаивая дыхание и мысли. К богине хаоса в суете и спешке лучше не соваться. Даже если ты свой. Потом я поднимаюсь на крыльцо и открываю двери.

В этот раз здесь тоже пахнет кровью, но она уже подсохшая, а останков нигде не видно – значит, тут уже основательно убрали. Мне остается только гадать, кто погиб в этот раз. Студенты, путешествующие по Европе с рюкзаками? Или кто-то из христианских паломников? Тут недалеко, с другой стороны леса, есть старинная церковь, и говорят, иногда пилигримы забредают и к нам. И сразу забывают про десять заповедей.