«Одиссей» направился в северную часть Охотского моря, где вода была холоднее и нерест минтая еще не начался. По пути мы делали контрольные траления. В наши тралы постоянно попадался минтай. Записи судового эхолота непрерывно показывали размытую «дымку» – характерную запись минтая. Но вот однажды у самой кромки плавучих льдов на глубине около 300 метров возле самого грунта перо эхолота вычертило очень плотный косяк какой-то рыбы. Эхозапись была компактной, плотной, висящей почти над самым грунтом. Неужели сельдь?

Но как проверить? Трал захватит по дороге всю рыбу из трехсотметровой толщи воды, и наши ихтиологи получат осредненный по всей толще воды состав ихтиофауны. Вроде средней температуры по больнице. Надежда была только на подводный аппарат «Омар». Спуск стальной махины в зимнем море при изрядной волне напоминал цирковое представление, только никто не смеялся. Малейшая неточность в работе механика спуско-подъемного устройства – и аппарат, ударившись с размаха о борт, надолго мог выйти из строя. Это в лучшем случае. О худшем и думать не хотелось.

Благодаря слаженной работе команды спуск прошёл благополучно. Освободившись от захватов, наша «yellow submarine» отошла от борта «Одиссея». Внутри прочного корпуса трое: командир и два наблюдателя. Цель погружения: расшифровать плотные записи судового эхолота в придонном слое. Перед нашими гидронавтами стояла сложная задача: определить, что за рыба держится в придонном слое. Попробуйте-ка отличить с расстояния три метра плотву от красноперки, имея на опознание секунду времени. Даже на воздухе это непросто. Что же говорить об Охотском море, где три метра видимости под водой – это идеал, обычно меньше.

За стеклом иллюминатора стало темнеть уже с глубины 20 метров, на 30 наступил полумрак, на 40 – темнота, глубже – темнота беспросветная. Без прожектора никак не обойтись. Командир Иван Виноградов включил прожектор уже на 30 метрах.

Вода стала похожа на жиденький супчик из пакетика, в котором плавают разные звездочки, рогульки, соломинки, шарики, иголки и прочая мишура. Все это великолепие, образующее в совокупности планктон, вертится, искрится, порхает, кувыркается. В общем, мешает наблюдать за рыбой. Один из наблюдателей, Вадим Сумерин, тем не менее, был доволен. Он – планктонолог. Вадим скурпулезно заносил в маленький блокнотик наблюдения за всеми скачущими «козявками». Самые большие из них, эвфаузииды, величиной не больше полмизинца. Вадим легко отличает их от мизид. Эвфаузииды крупнее, и у них черные глаза, за что их и называют черноглазками.

Но вот стрелка глубиномера перевалила за 200 метров. Второй наблюдатель, Володя Бондарев, прильнул к правому иллюминатору. Увы, в ярком желтоватом световом пучке не было видно ни одной рыбки. Володя пробовал экспериментировать: а что если без прожектора? Может быть, рыба боится света? Свет выключен. За толстым стеклом иллюминатора абсолютный мрак. Совсем ничего не видно, даже планктона. Прожектор снова включен. В желтоватом свете мощного прожектора будто метель метет. В планктоне стало больше мелких беленьких копепод, скачущих словно блохи. Но ведь не ради них затевалось погружение? Где рыба? Рыбы пока не было видно.

С «Одиссея» по звукоподводной связи поступил запрос: «Судовой эхолот пишет рыбу. Что наблюдаете?»

– Вы что-нибудь видите? – спрашивает Виноградов.

– Пока ничего, – мрачно отвечает Бондарев.

В приемной гарнитуре станции звукоподводной связи слышится сопение. Наверху все поняли и не хотят больше нервировать экипаж подводного аппарата неуместными вопросами.

Вдруг на границе света и тени мелькнуло что-то серебристое. Какая-то рыба! К – а – к – а – я? Эх, кто б это мог нам сказать?! Мелькнула и в долю секунды исчезла. Там наверху ждут, что гидронавты в точности определят, какая именно рыба дает штрихи на эхоленте. И в Москве ждут, и в Севастополе и во Владивостоке…

– Володя, давай еще раз свет выключим, – предлагает командир.

Свет снова выключен. За иллюминатором полный мрак, не видно ни зги. Аппарат медленно погружается. Прошли 250, 260, 270 метров.

– Иван! Включай быстро все светильники сразу, а мы посмотрим: может, подошла рыба? – шепчет Володя.

Командир включает полную иллюминацию, и наблюдатели замечают несколько рыбок величиной с небольшую селедочку, но с тройным плавничком на спине. «Что за ерунда такая!» – одновременно восклицают они. Действительно, полная ерунда: по размерам – сельдь, а по плавникам – минтай. В напряженном молчании проходит минута, другая. И тут импульсивный Бондарев хлопает себя по лбу: «Да это же молодь минтая!»

Энергия аккумуляторных батарей на исходе, пора всплывать. Погружались не зря. Получен любопытный, требующий обдумывания результат: недалеко от дна, метрах в тридцати держится исключительно молодь минтая. Вот так фокус: ожидали селедку, а получили все того же минтая.

Но не все поверили тому, что сообщили наблюдатели. В первую очередь не поверил начальник рейса Анатолий Помозов. Не потому, что он такой неверующий, а потому, что ему нужны доказательства – фотоснимки рыбы. «Пока не будет получен хотя бы один приличный фотоснимок рыбы, на берег ничего докладывать не будем», – решил Помозов.

Погружения «Омара» шли урывками, когда позволяла погода. В промежутках между погружениями тралили разноглубинным тралом: в толще воды на всех горизонтах попадался только минтай. Но того единственного снимка, который можно было бы продемонстрировать как наглядное доказательство, полученное in situ, никак не удавалось сделать. Минтай не хотел попадать в кадр. Иногда на снимках были видны то хвост, то голова, то один какой-нибудь плавник. Не было лишь целиковой хорошо узнаваемой рыбы. До конца рейса оставалось совсем немного времени, начальник рейса потерял всякое терпение. «Пойду под воду сам! – заявил он на собрании научной группы. – Со мной пойдет геолог. Может, у кого-то из нас снимок получится. Нырнем поглубже, метров на пятьсот».

«Геолог» – это я. Хотя вообще-то я географ. Но раз начальник хочет, чтобы я был геологом, – буду. Лишь бы дал нырнуть на 500 метров. Интересно все-таки посмотреть, как выглядит дно Охотского моря на такой глубине.

Помню, в Черном море у мыса Тарханкут на пятидесяти метрах дно без прожектора было видно. Мы с Натальей Литвиненко мидий считали при естественном освещении, а в Охотском море на тридцати метрах было уже темно, а на сорока – полный мрак. Цвет воды на севере тоже совсем другой, с сильным зеленым оттенком. И обильные хлопья «снега». Это отмерший планктон.

В толще воды наблюдения вёл Помозов, а я, чтобы не мешать ему, лишь краем глаза поглядывал в правый иллюминатор. Схему погружения решили изменить: сначала быстро «упадем» на дно, а потом будем медленно всплывать. Может быть, так получится фотосъемка? «Хоть бы один приличный кадр, без всяких изысков, просто технически пригодный для печати, с хорошо узнаваемой рыбой», – думаю я, готовя к съемке свой верный «Зенит-ТТЛ». На всякий случай вместо штатного «Гелиоса» поставил широкоугольный объектив «Мир-1В», чтобы не думать о наводке на резкость. Нажал на спуск, а там – что получится. Пленки беру слайдовые и черно-белые негативные. Сначала ставлю слайдовую пленку, для съемки на дне. Хотя надежды мало. Что снимешь при видимости меньше трех метров?