Нострадамуса изгнали из Монпелье за то, что до поступления в университет он некоторое время работал аптекарем. Дело не в том, что у каждой из двух профессий — врачебной и аптекарской — были свои правила, а в том, что в XVI веке аптекарство стало считаться «презренным» ручным трудом, таким же, как труд цирюльника или хирурга. Да — и хирурга тоже. Аптекарь, возжелавший стать врачом, был подобен жабе, захотевшей превратиться в лебедя. А ведь еще три века назад на медицинских факультетах преподавались и терапия, и хирургия, и фармация, причем — на совершенно равных правах.

Впрочем, исключение Нострадамуса из Монпелье — дело темное. Далеко не все тут ясно. В реестре поступивших студентов сохранилась запись от третьего октября тысяча пятьсот двадцать девятого года, в которой указано, что Мишель де Ностре-Дам предстал перед прокуратором студентов (по-нынешнему — деканом) Гийомом Ронделем для того, чтобы зарегистрироваться в качестве студента. Рядом с этой записью на полях есть приписка, сделанная рукой Гиойма Ронделя о том, что данный студент был аптекарем и плохо говорил о врачах, за что и был исключен из университета. Об аптекарском прошлом Нострадамуса сообщил какой-то аптекарь, имя которого не указано. Но между двумя записями — промежуток в четыре года. С трудом верится, что после четырех лет обучения Нострадамуса могли исключить из студентов по такой мелкой, по сути дела, причине. Скорее всего, она была использована в качестве удобного предлога. Но факт налицо — к XVI веку статус терапии вырос, а статус хирургии и фармации — понизился до ремесленного. «C’est la vie», как говорят французы.

Если вглядеться, то всегда можно увидеть причину. Статус аптекарей начал понижаться с момента разделения врачебной и аптекарской профессий. Мудрый врач, находивший причину заболевания и назначавший нужное лечение, стоял в глазах общества много выше аптекаря, который по указанию врача смешивал одно с другим, добавлял к смеси третье и выдавал покупателю. Мало кто, а точнее — совсем никто из непосвященных в тонкости аптекарской профессии, не задумывался о том, сколь большие знания нужны для того, чтобы правильно сделать правильное лекарство. Что же касается хирургии, то ее деградация была вызвана запретами или строгими ограничениями на вскрытие трупов, а также на установившихся в позднесредневековом обществе взглядах, согласно которым вторжение в человеческое тело, пусть даже и с лечебной целью, было сродни колдовству. Ну а о том, где заканчивали свой жизненный путь те, кого обвиняли в колдовстве, уже было сказано — на костре. В результате хирургия в средневековой Европе опустилась до кровопусканий и примитивного лечения ран с переломами.

На медицинском факультете Парижского университета преподавание хирургии, как «ремесла, недостойного высокого звания врача», было прекращено в самом начале XIV века. То же самое и примерно в то же время произошло и в других европейских университетах. Одновременно шло исключение хирургов из «ученых» врачебных корпораций. Хирургам пришлось создавать свои отдельные профессиональные объединения, которые считались не учеными, а ремесленными. Прошло немного времени, и хирургией, как сопутствующим ремеслом, начали заниматься цирюльники.

Вот пример того, насколько плохо обстояло дело с практическим изучением анатомии в университете Монпелье в XVI веке. Ежегодно (ежегодно, а не ежемесячно!) здесь проводилось от двух до пяти вскрытий трупов. То были тела казненных преступников или же самоубийц, и нужно было хорошенько постараться для того, чтобы их заполучить — подкупить палача или же выкопать свежезахороненное тело ночью. Даруя университетам право на вскрытие трупов, то есть сказав «А», короли и императоры не говорили «Б», не помогали получать трупы. В обществе же к «надругательству над мертвыми» относились крайне отрицательно, и даже тело казненного преступника можно было заполучить лишь в том случае, если у него не было родственников и если палач был заинтересован в передаче тела университету. Кражу тел из могил совершить было проще, но пугали последствия. Обвиненные в таком преступлении, как осквернение могил, попадали в руки палачей, а университет, уличенный в использовании краденых трупов, мог лишиться права на учебные вскрытия. Неспроста же в правилах каждого средневекового университета содержался запрет на самовольные действия с трупами. Вот, к примеру, что было написано в статутах Болонского университета медицины: «Поскольку анатомирование трупов привлекает внимание учеников и увеличивает пользу, приносимую занятиями, а поиски и добывания трупов обычно сопровождаются ссорами и распрями, было установлено, что ни один преподаватель, студент или кто-то еще не имеет права приобретать какое-либо мертвое тело для вскрытия, если только он не получил на это разрешение от ректора или не совершает этого по долгу службы. Также ректор требует и настаивает при выдаче разрешения преподавателям и студентам на том, чтобы после того, как упомянутое разрешение будет получено, неукоснительно бы соблюдались порядок и достоинство».

Средневековая европейская медицина была схоластичной, оторванной от реальности. Университетское преподавание основывалось на лекциях. Практических занятий не было вообще, ну, разве что можно считать такими редкие вскрытия трупов, да и вскрытия проводились в лекционном формате — преподаватель препарировал труп и давал пояснения. Вскрытые тела не изучались досконально, студентам демонстрировались внутренние органы и некоторые мышцы человеческого тела. Наиболее добросовестные преподаватели обращали внимание на расположение крупных кровеносных сосудов. Можно сказать, что польза, извлекаемая из исследований трупов, составляла лишь четверть того, что можно было извлечь. На общем фоне сверкала бриллиантом медицинская школа в Салерно, в которой не признавали схоластического переливания из пустого в порожнее и предоставляли свежеиспеченным врачам возможность годичной практики под присмотром преподавателей.

Ничтожно малое количество анатомического материала не давало возможности создавать информативные анатомические атласы, не говоря уже о столь нужных хирургам атласах по топографической анатомии, в которых отражено взаиморасположение органов. Упомянутый выше учебник анатомии Мондино де Луцци и несколько аналогичных средневековых трудов не могли совершить прорыва в анатомии, поскольку основывались они на устаревших трудах Галена.

Схоластика царила повсюду. Научные работы посвящались не проникновению в тайны человеческого тела, а толкованию, то есть бесконечному «пережевыванию» трудов Гиппократа, Галена, Авиценны и ряда других античных или арабских авторов, а все эти труды научной основы под собой не имели, они базировались на высосанном из пальца представлении о четырех жидкостях или на чем-то подобном. Правильному же знанию было неоткуда взяться, потому что в средневековой науке правил бал не опыт, а диспут. Вместо того чтобы изучать новое и совершать открытия, ученые старались перещеголять друг друга в знании того, что было написано основоположниками медицины. Ученые дискуссии велись не ради поиска истины, а только для того, чтобы поразить оппонентов своей образованностью. Побеждал в них тот, кто лучше других умел жонглировать цитатами.