— К чему? — переспросила Маша.

— Кульминация — высшая ступень чего-нибудь.

— То есть она с ним.

— Нет. Я же говорю: приблизилось. Но в последний мо­мент Ирина опять почувствовала тошноту, хотя на этот раз ничего не пила. Она стала пытаться нарочно хотеть Чалина, но не получалось. Тогда она решила обойтись без хотения, а просто вытерпеть.

— Вот дура. Это и с мужем можно!

— Ирина так и подумала в последний момент. И остано­вилась. Но считала себя фактически изменившей и ждала момента, когда выложить перед мужем этот козырь в ответ на его безобразное поведение. Но, как нарочно, поведение Анатолия было в этот период вполне приличным. Зато Ча-лин повел себя гнусно. Они по какому-то поводу поссори­лись с Анатолием, и Чалин со зла сказал ему про Ирину на­половину правду, наполовину ложь. Анатолий, сжав зубы от гнева, пришел домой и устроил Ирине допрос. Ирина реши­ла сознаться в своих намерениях, но сказала, что эти наме­рения не выполнила до конца. «Но хотела!» — сказал Анато­лий. «Да, хотела!» — «А это фактически измена!» — «Считай, как хочешь!» И после этого Ирина начала ждать действий мужа. Она надеялась, что он накажет Чалина за половин­чатое вранье. Ждала, что муж будет пить с горя. Что он, мо­жет быть, изобьет ее. Что будет, как минимум, осыпать ее упреками. Но он поступил непредсказуемо. Он начал ездить в город с женой лейтенанта Чалина, потом с женой подпол­ковника Курешова, потом с другими женщинами, граждан­скими. И Ирина поняла, что он расценил ее поступок как разрешение вести себя свободно.

— Он и так себя свободно вел, — сказала Маша.

— Так, да не так. Одно дело — без права, а другое, когда это право чувствуешь. И тут Ирине стало невтерпеж. И она все прекратила одним махом, развелась с Анатолием, уеха­ла в Москву и делилась теперь с сестрой планами: на свои сбережения Ирина собиралась снять квартиру в Москве, чтобы жить тут и работать. И будьте уверены, говорила она, в два счета найдет себе при своей внешности и еще не ушед­шей молодости отличного мужчину. И действительно, скоро она нашла квартиру, съехала от Ольги и Георгия. А Георгий все эти дни ходил очень задумчивый, неприятный. Види­мо, обдумывал информацию Ирины и молча строил разные догадки. А потом приступил к Ольге с вопросами, которых она, будучи чуткой женщиной, давно уже ждала. «Может, ты тоже пробовала с каким-нибудь лейтенантом? — спро­сил он. — Или с капитаном корабля? Может, ты тоже хочешь развестись? Только скажи, за мной не задержится!» Он явно хотел накалить атмосферу, но Ольга не поддалась. Спокой­но и рассудительно она ответила: «Судя по твоим вопросам, ты догадался, что Анатолий в своих не самых положитель­ных чертах похож на тебя. Меня это радует». — «Радует, что похож?» — не понял Георгий. — «Нет, что догадался», — ска­зала Ольга. После этого Георгий совсем призадумался. Все это сочеталось с фактическим отчуждением: каждый вечер Георгий долго смотрел телевизор, а потом ложился спать, отворачиваясь от Ольги. После ее рейсов тоже встречал ее холодно. Чувствовался в нем какой-то внутренний порог, который он не знал, как переступить. И этот порог однаж­ды прорвался. Являясь молодым и здоровым мужчиной, он не вытерпел и как-то вечером не просто лег, а повернулся к Ольге и потянулся к ней. Но по его неуверенным движени­ям ясно было, что он помнит про Анатолия, про свою непри­ятную похожесть на него, что он хочет вести себя как-то по-другому, но не знает, как. И тут Ольга повернулась к нему, прижалась и сказала: «Миленький ты мой, дурашка, я же тебя люблю, не думай ты ни о чем, кроме этого!» — «Я и не думаю», — пробурчал Георгий. Но в процессе, который тут же начался, он вдруг шепнул стеснительным голосом: «Ты, может, сказать чего-нибудь хочешь? Или подвигаться как-нибудь? Я не против. Мне даже нравится». И Ольга, действительно, захотела. И с этого момента у них начался новый этап отношений, который их раскрепостил и доставил мно­го радостных минут и часов. А то, что чужой опыт ничему не учит, это неправда. Если у человека хватает ума его освоить, то очень даже учит.

— Вы научите! — сказал невпопад Галкин, поднимаясь. — Пойду посмотрю, как там Серега справляется.

— Иди, иди, — иронично напутствовала Маша. Потом она долго с печальной улыбкой глядела в окно. И вдруг встрепенулась.

— Постой, Людмила! Так это у тебя же сестра! И она в раз­воде! И за военным замужем! И детей у них нет!

— Сестра у меня тоже есть, не такая уж редкость, а уж во­енных тем более полно. Но они не в разводе, и у них сын, — ответила Людмила, не вдаваясь в подробности, а подроб­ности были такие: Анатолий через три месяца приехал за Ириной (она и впрямь была сестрой Людмилы, Маша уга­дала), увез ее, наконец проверился, полечился, и у них ро­дился сын. — А ты что подумала? Что я про себя? Очень мне надо!

Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.

А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и приду­манном, — ничего, получается. И, главное, не так стесни­тельно, как если бы о себе.

А двоюродной сестры Ольги Витушанской у Людмилы нет, была одноклассница, подруга с такой фамилией, которая Людмиле очень нравилась своей благозвучностью. История настоящая — и фамилия настоящая, соединяешь — все как в жизни.

— Муж Ольги, хоть и допускал, что она, в силу специфи­ки профессии, отлучается от дома, но не терпеть не мог, когда она отсутствовала помимо работы. Даже, как я уже рассказывала, не пустил ее на встречу с одноклассниками, когда было десятилетие окончания школы.

— А я сама не хожу, — сказала Маша. — Одно расстрой­ство. Как посмотришь на них: елки-палки, какие вы стали старые! А потом понимаешь: сама-то не лучше!

— Это верно, хотя к делу не относится, — ответила Люд­мила. — Но Ольгу такое недоверие обижало. Сам же Геор­гий и задерживался на работе, и ходил в одиночку к каким-то друзьям в гости...

— Или к подругам, — усмехнулся Галкин.

— Не исключено. Потому что, если честно, всегда имел склонность к женскому полу.

— Тогда она дурочка, твоя Ольга, — заключила Маша.

— Почему?

— Если он с такой склонностью, зачем она в стюардессы пошла, зачем мужчину одного то и дело оставлять?

— У Ольги по этому поводу были свои соображения. Она считала, что если человек себя правильно ведет по принуж­дению, когда над ним все время стоят, то его поведению грош цена, а если он делает свой выбор в пользу положи­тельности свободно, тогда это настоящая положительность, а не поддельная.

— И он прямо в пользу положительности всегда выби­рал? — усомнилась Маша.

— Не всегда, но бывало. И с годами все чаще. Главное, если бы Ольга все время была дома, она бы устала про мужа думать, где он и что он, и просто с ума бы сошла. А когда в отлучке, когда не на виду, вроде как бы и легче. Поэтому работа для нее всегда была в каком-то смысле отдыхом.

— Ну, это уж она вообще! — не поверила Маша. — Хотя, если подумать.

И, действительно, на краткий миг задумалась, однако тут же встряхнулась и готова была слушать дальше.