Тощинский выпучил глаза и побагровел. Врач, присут­ствовавший в свите, лихорадочно вспоминал, какие ле­карства имеются в его походной аптечке. Но Тощинский справился с приступом остолбенения, вырвал из кармана красную книжечку, раскрыл, сунул в глаза Анне Антоновне.

— На! Пропуск в рай — и то меньше значит! Мне по ста­тусу положено отдельное купе, поняла?

— Так идите и займите любое, — хладнокровно ответила Анна Антоновна. — А мой билет на это место в этом купе, и я никуда не уйду.

Тут как раз подошел Галкин и, понаблюдав немного, благоразумно удалился. И рассказал Маше и Людмиле, что какая-то странная женщина не хочет уходить со своего ме­ста, да к тому же не узнает Тощинского.

— Стас! — завопил Тощинский, обращаясь к шкафообразному мужчине, который мог пройти в дверь только бо­ком. — Выкинь ее отсюда! Выведи и расстреляй! Живо!

— Женщина, пойдемте, — сказал Стас почти мягко и про­тянул Анне Антоновне руку.

Но та, миниатюрная, быстро влезла с ногами на диван, забилась в угол и закричала:

— Безобразие! Нападение на человека! Я защищаться буду!

И она выхватила из сумочки маникюрные ножницы.

Стас застыл. Он был человеком женатым и знал, что рассерженная женщина с ножничками в руках страшнее террориста с автоматом. В того, по крайней мере, мож­но сразу же выстрелить, а в женщину стрелять не с руки. Тощинскому хорошо, у него депутатская неприкосновен­ность, а Стаса и посадить могут за превышение необходи­мой обороны.

— Между прочим, — раздался вдруг из соседнего купе стариковский, но громкий и ясный голос человека, привык­шего к публичным выступлением, — я готов быть свидете­лем по делу об угрозе и нападении. Как адвокат и правоза­щитник обещаю большие неприятности!

— Это кто там еще? — поразился Тощинский.

— Да так, — ответил второй охранник, закрывая дверь в купе правозащитника.

Тощинский, человек смекалистый, понял, что легче сде­лать все чужими руками. Лучше служебными — чтобы был вид законности.

— Проводница! — закричал он. — Быстро сюда, у вас бардак тут!

Пришла Людмила. Маша следовала за нею, а за Машей шел и Галкин, правда, почти не видный из-за ее крупной фи­гуры.

— Здравствуйте, — официально сказала Людмила. — В чем дело?

— Найдите ей место! — приказал Тощинский. — Ваша железная дорога виновата, вы и разбирайтесь!

— Пассажир должен занимать место в соответствии с тем, которое указано в билете, — сказала Людмила. — Если место по какой-то причине не устраивает, проводник может по желанию пассажира предоставить ему другое при наличии свободных.

— Вот и предоставь — ей! — сказал Тощинский, снимая пиджак, уверенный, что дело уже решено.

— Желаете другое место? — спросила Людмила Анну Ан­тоновну.

— Нет!

— Да что ты ее спрашиваешь, предоставь и все!

— Не имею права.

— Так. Последний день работаешь! — тут же пригрозил Тощинский Людмиле.

— Ничего подобного, — улыбнулась она. — Вы мне не начальство, я вас вообще не знаю.

— И эта туда же! Врать не надо, не надо врать! — взбеле­нился Тощинский. — Ну, одна может меня не знать, может, она в погребе жила, а ты-то! Ты в поездах ездишь, у вас тут радио, газеты!

— Ну и что? Я действительно вас не знаю.

— Тощинский я, дура! — заорал Виктор Эмильевич.

— Публичное оскорбление и хулиганство, статья первая, пункт «б»! — донеслось из-за стенки: правозащитник обла­дал не только звучным голосом, но и тонким слухом.

— Молчи! Идиоты какие-то! Устроили тут!

Тощинский раскричался не на шутку. Людмила почув­ствовала в это время щипок в талию, повернулась. Маша с удивленными глазами прошептала:

— Ты чего? В самом деле же нажалуется. Не уволят, ясно, но неприятности будут. И зачем ты говоришь, что его не знаешь?

— А чтобы проучить, — сказала ей на ухо Людмила. — Я думаю, Ольга в этом случае поступила бы так же.

Маша уже много знала о двоюродной сестре Людмилы, ее способностях и довольно благородных, хоть и странных, поступках. И ей вдруг захотелось тоже совершить благород­ный и странный поступок.

Потеснив корпусом Людмилу, она спросила громко и ве­ско:

— Так, я не поняла, тут ссадить, что ли, кого-то надо? Мужчина, чего это вы безобразничаете? А? Вам тут не пив­нушка, а вагон мягкого класса, между прочим! Приличные люди проезжают! А если что не нравится — на ближайшей станции милости просим, до свидания! И пишите письма в МПС. Есть вопросы?

Тощинский застыл. Он смотрел на Машу и не в силах был вымолвить ни слова. Потом, медленно поворачивая голову, будто перископ подводной лодки во вражеском море, обвел глазами присутствующих: не смеется ли кто? Но Анне Ан­тоновне было не до смеха, Людмила смотрела твердо, Маша грозно, лица охранников были каменными, прочий персонал Тощинского куда-то попрятался и реакция его была неизвест­на (слышалось, впрочем, прысканье из туалета и странные звуки из тамбура, но они не доходили до Тощинского). Испу­ганно улыбался лишь Галкин, но Тощинский его не видел.

— Я понял! — сказал наконец Тощинский. — Издеваться надо мной вздумали?

— Никто не издевается, — сказала Маша. — Кстати, вот у женщины билет есть, а ваш-то где?

Тощинский был настолько, как выражаются историки, описывающие крупные военные сражения, деморализован, что начал шарить по карманам, отыскивая билет. А его и не было, он был, как всегда, у кого-то из помощников.

— Где билет? — закричал Тощинский.

Но, похоже, тому, у кого был билет, было совсем плохо — из туалета доносились чуть ли ни рыдания и стон: «Не могу!»

— Ясно, — Маша села рядом с пассажиром, имея на это служебное право. — Будем оформлять безбилетный проезд.

— На! — швырнул перед ней Тощинский пачку денег, ко­торые были у него под рукой, в бумажнике, где он смотрел билет.

— Дача взятки при исполнении, статья семнадцатая, часть вторая Уголовного кодекса, — тут же послышалось из-за стены.

— Мне ваших денег не надо! — гордо отказалась Маша.

— Да ладно! — не поверил Тощинский. — А то я баб со­временных не знаю. Да любая за сто долларов. — и он пе­речислил, что, по его мнению, может сделать современная женщина за сто долларов. И все его предположения были одно грязнее другого.

И тут возник Галкин. Когда он успел пробраться, неиз­вестно. Но вот уже стоит перед Тощинским, причем стоячий Галкин оказался лишь ненамного выше сидячего Тощинского. И вдруг говорит:

— А за это, между прочим, по морде бьют!

— И любой суд оправдает! — подтвердили из-за стен­ки.

— Да я тебя. — приподнялся Тощинский. — Я тебя, уро­да.