Родители бросаются к ней, чтобы убедиться, что она не пострадала. Я стою в шоке. Я не знаю, что мне делать. Мне жаль ее камеру и жаль, что она огорчена, но я также пребываю в волнении от того, что ко мне явно пришел телекинез. Смогу ли я его контролировать? Генри будет вне себя от радости, когда узнает. Генри. Паника возвращается. Я сжимаю пальцы в кулаки. Мне надо выбраться отсюда. Мне надо его найти. Если он у могадорцев, хотя я надеюсь, что нет, я убью всех этих тварей, только бы его вернуть.

Быстро подумав, я подхожу к Саре и увожу ее в сторону от родителей, которые рассматривают камеру, пытаясь понять, что с ней случилось.

— Я только что получил сообщение от Генри. Мне очень жаль, но мне надо уйти.

Она явно расстроена, смотрит то на меня, то на родителей.

— С ним все в порядке?

— Да, но мне надо идти — я ему понадобился.

Она кивает, и мы нежно целуемся. Надеюсь, это не в последний раз.

Я благодарю ее родителей, братьев и сестру и ухожу, пока они не успели задать мне слишком много вопросов. Я прохожу через дом и, выйдя из него, сразу начинаю бежать. Я держусь того же маршрута, что и раньше, когда бежал сюда. Бегу в стороне от дорог, среди деревьев. Через несколько минут я уже вернулся. Я слышу, как Берни Косар скребется в дверь, и спринтую по дорожке к дому. Он явно взволнован, как будто тоже чувствует что-то дурное.

Я иду прямо в свою комнату. Достаю из сумки бумажку с адресом и телефоном, которую Генри дал мне перед отъездом. Набираю номер. Включается автоответчик: «К сожалению, этот номер отключен или больше не работает». Я смотрю на бумажку и набираю номер еще раз. Та же запись.

— Черт! — кричу я. Пинаю стул, и он летит через всю кухню в гостиную.

Я иду в свою комнату. Выхожу. Снова вхожу. Всматриваюсь в себя в зеркало. У меня красные глаза, в них появились слезы, но они не текут. Руки дрожат. Я охвачен гневом, яростью и ужасным страхом, что Генри мертв. Я зажмуриваюсь и выдавливаю всю свою ярость в солнечное сплетение. В неожиданном порыве я кричу, открываю глаза и выбрасываю руки перед собой в направлении зеркала, и оно рассыпается, хотя я стою в трех метрах от него. Я стою и смотрю на него. Рама зеркала по-прежнему прикреплена к стене. То, что произошло у Сары, не было случайностью.

Я вижу осколки на полу Вытягиваю перед собой руку и, концентрируясь на одном из осколков, пытаюсь сдвинуть его. Я контролирую свое дыхание, но весь страх и гнев остаются во мне. Нет, страх — это слишком просто. Ужас. Вот что я чувствую.

Сначала осколок не двигается, но потом, через пятнадцать секунд, начинает трястись. Сначала медленно, потом быстрее. И тут я вспоминаю. Генри говорил, что обычно Наследие активизируется от сильных эмоций. Именно это сейчас и происходит. Я напрягаюсь, чтобы поднять осколок. На лбу у меня проступают капли пота. Я концентрируюсь на всем, что имею, на всем, что составляет меня, и вопреки всему, что происходит. Это борьба за возможность дышать. Очень медленно осколок начинает подниматься. Два сантиметра. Пять сантиметров. Он уже в тридцати сантиметрах от пола и продолжает подниматься, моя рука вытянута к нему и поднимается вместе с ним, пока он не оказывается на уровне глаз. Здесь я его задерживаю. «Если бы только Генри мог это видеть», — думаю я. И в долю секунды, несмотря на все волнение от обретенного счастья, возвращаются паника и страх. Я смотрю на осколок, на то, как в нем отражаются деревянные панели стен, которые выглядят в стекле старыми и хрупкими. Дерево. Старое и хрупкое. Тут мои глаза распахиваются так широко, как никогда прежде за всю мою жизнь.

Ларец!

Генри сказал: «Мы можем открыть его лишь вдвоем. Если только я не умру; тогда ты сможешь открыть сам».

Я бросаю осколок и бегу из своей комнаты в спальню Генри. Ларец стоит на полу у его кровати. Я хватаю его, несусь на кухню и опускаю Ларец на стол. Замок в форме лориенской эмблемы обращен ко мне.

Я сажусь за стол и смотрю на замок. Мои губы дрожат. Я пытаюсь замедлить дыхание, но это бесполезно; моя грудь вздымается так, словно я только что закончил бежать дистанцию в двадцать километров. Я боюсь услышать щелчок замка под своей рукой. Я делаю глубокий вдох и закрываю глаза.

— Пожалуйста, не открывайся, — говорю я.

Я берусь за замок. Сжимаю его изо всех сил, я задержал дыхание, в глазах все плывет, мышцы на руке до боли напряжены. Я жду щелчка. Держу замок и жду щелчка.

Но никакого щелчка не следует.

Я ссутуливаюсь на стуле и закрываю лицо руками. Проблеск надежды. Я провожу ладонями по волосам и встаю. На полке в полутора метрах от меня лежит грязная ложка. Я фокусируюсь на ней и вытягиваю руку. Ложка летит. Генри был бы так счастлив. «Генри, — думаю я, — где ты? Ты где-то есть, и ты жив. И я приду за тобой».

Я набираю номер Сэма, единственного, кроме Сары, моего друга в Парадайзе и, если быть честным, вообще моего единственного друга. Он отвечает на втором гудке.

— Алло?

Я закрываю глаза и тру переносицу. Делаю глубокий вдох. Возвращается дрожь — правда, я не уверен, что она вообще уходила.

— Алло? — снова говорит он.

— Сэм.

— Привет, — отзывается он, а потом добавляет: — У тебя странный голос. Ты в порядке?

— Нет. Мне нужна твоя помощь.

— Что случилось?

— Может ли твоя мать тебя сюда привезти?

— Ее нет. Она на работе в больнице. За смену в праздники двойная плата. Что происходит?

— Плохие дела, Сэм. И мне нужна помощь.

Тишина. Потом:

— Я приеду так быстро, как смогу.

— Ты уверен?

— Скоро увидимся.

Я выключаю телефон и кладу голову на стол. Атенс, штат Огайо. Генри там. И я должен туда поехать, не знаю как, но должен.

И я должен туда добраться быстро.

Дожидаясь Сэма, я хожу по дому и поднимаю в воздух разные неодушевленные предметы, не прикасаясь к ним: яблоко с кухонной стойки, вилку из раковины, маленькое растение в горшке с подоконника у входа в дом. Я могу поднимать только маленькие предметы, и они поднимаются как-то неохотно. Когда я пробую поднять большие — стул, стол, ничего не выходит.

Три теннисных мяча, которые мы с Генри используем на тренировках, лежат в корзинке в другом конце гостиной. Я веду один из них к себе, и, когда он попадает в поле зрения Берни Косара, тот делает стойку. Потом я бросаю мяч, не касаясь его, и пес кидается за ним; но не успевает он его схватить, как я тяну его назад, или он хватает мяч, а я вытягиваю его у него изо рта — и все это сидя в кресле в гостиной. Это отвлекает меня от мыслей о Генри, о вреде, который ему могли причинить, и о лжи, которую мне придется сказать Сэму.

У него уходит двадцать пять минут, чтобы проехать шесть с половиной километров до моего дома. Я слышу, как он подъезжает. Он спрыгивает с велосипеда, велосипед падает, а он вбегает без стука, запыхавшийся. Его лицо все в поту. Он оглядывается по сторонам, изучая обстановку.