Все они исключаются. Они не из истинно метеоритного вещества. Они и раньше были на земле. Это просто совпадение, что рядом ударила молния или упал настоящий метеорит, которого не нашли, а подобрали вместо него кусок шлака или известняка.

Мистер Хови говорит, что список можно было бы продолжить бесконечно. Соблазнительное, весьма интересное предложение.

Он говорит:

«Однако, не стоит».

Хотел бы я знать, какие странные, проклятые, отлученные предметы присылали в музей люди, убежденные в том, что они видели то, что видели, достаточно сильно, чтобы рискнуть сделать из себя посмешище, чтобы собирать посылку, отправляться на почту и писать письма. Думаю, над дверью всякого музея, куда попадают такие посылки, видна надпись:

«Оставь надежду».

Если мистер Саймонс упоминает один пример угля, или шлака, или золы, якобы упавших с неба — этого недостаточно — разве что по ассоциации с «углеродистыми метеоритами», чтобы поддержать нашу идею о падении угля из топок суперсудов, находящихся где-то над землей.

В «Comptes Rendus» (91-917) месье Добри рассказывает подобную же историю. Тогда мы допускаем, что любой куратор мог бы рассказать то же самое. Тогда призрачность нашей идеи уплотняется пропорционально количеству подтверждений. Месье Добри говорит, что во французские музеи часто присылают проклятые предметы с уверениями, будто их видели падающими с неба. Нас особенно заинтересовало, что он упоминает уголь и шлак.

Исключить.

Похоронить в безымянной могиле на заднем дворе науки.

Я не утверждаю, что сведения о проклятых должны получить те же права, как сведения о спасенных. Это была бы справедливость. Это был бы позитивный абсолют, и в качестве идеала — насилие над самой сутью квазисуществования, в котором только видимость определяет преобладание силы на той или другой стороне — то есть неравновесие, или непостоянство, или несправедливость.

Мы допускаем, что уходящая в прошлое склонность отвергать — феномен XX столетия: что боги XX века поддержат наши идеи, хоть они и неумыты и непричесаны. Но мы в своем мнении ограничены, по единству кажущегося, тем же методом, каким ортодоксия утверждала и поддерживала свои лоснящиеся ухоженные предвзятости. Во всяком случае, хоть нас и вдохновляет особо тонкая сущность — или нечто неуловимое — свойственное XX веку, мы не так суеверны, чтобы предлагать что-либо в качестве позитивного факта. Мы не обманываемся, считая себя менее суеверными и доверчивыми, чем любой логик, дикарь, куратор музея или крестьянин.

По ортодоксальному принципу, в терминах которого мы будем излагать некоторые из своих ересей, если предмет, найденный в угле, мог попасть туда только в результате падения, он упал туда.

Так, в «Manchester Lit. and Phil. Soc. Mems.» (2-9-306) доказывается, что округлые камни, найденные в каменном угле, представляют собой «ископаемые аэролиты»; что они упали с неба в давние времена, когда уголь был еще мягким, поскольку уголь сомкнулся над ними, не оставив входного отверстия.

«Proc. Soc of Antiq. of Scotland» (1-1-121):

В глыбе угля из копей в Шотландии извлечен железный инструмент…

«Интерес, который вызвала эта исключительная находка, вызван тем обстоятельством, что она была извлечена из середины угольной глыбы в семи футах от поверхности».

Если мы принимаем, что обработка железного орудия вне возможностей примитивного человека, который мог обитать в Шотландии в период формирования угля…

«Инструмент был сочтен современным».

Тогда наша идея более реалистична или более приближена к реальности, чем попытка объяснения, данная в «Proceedings»:

Что в наше время кто-то добывал уголь, и бурав мог, отломившись, остаться в угле.

Почему этот кто-то оставил на месте такой доступный уголь, не понимаю. Но главное, не было следа бурения: инструмент обнаружен внутри сплошной глыбы, так что о его присутствии не подозревали, пока глыбу не раскололи.

Ни в одной публикации я не нашел больше ни единого упоминания этой проклятой штуковины. Конечно, есть и другая возможность: ей необязательно было падать с неба; если во времена образования угля в Шотландии не было туземцев, способных изготавливать железные орудия, то оно могло быть оставлено пришельцами из иных миров.

В поразительном приближении к честности и справедливости, насколько они нам доступны, поскольку нам так же хочется доказать, что ничто не может быть доказано, как и подтвердить свою идею, мы замечаем:

Что в «Notes and Queries» (11-1 -408) имеется сообщение о древней медной печати, размером примерно в пенни, найденной в меловых отложениях на глубине от пяти до шести футов близ Бреденстоуна в Англии. На ней, как сообщается, изображен монах, преклонивший колени перед Мадонной с младенцем: надпись по ребру, как сообщается, «Св. Иорданис Монахи Спалдинги». Не знаю. Это выглядит очень удобным — что неудобно для нас.

В «Scientific American» (7-298) содержится сверхнепричесанный ужас, который мы и сами проклинаем, поскольку, по единству всего, проклятый неизбежно должен быть и проклинающим. Это газетная заметка: что около 1 июня 1851 года сильный взрыв в Дорчестере выбросил из массы твердой скалы сосуд в форме колокола из неизвестного металла: цветочный орнамент выложен серебром; «работа искусного мастера». По мнению редактора «Scientific American», предмет изготовлен Тувалкаином, первым жителем Дорчестера. Это суждение кажется мне несколько произвольным, но я не склонен с пеной у рта набрасываться на каждую научную теорию.

«Nature» (35–36):

Слиток металла найден в каменном угле в Австрии, в 1885 году. Теперь он находится в Зальцбургском музее.

На этот раз у нас другое мнение: обычно мы, промежуточники, обвиняем провинциальный позитивизм в том, что наука в своем стремлении к позитиву принимает нечто вроде «истинно метеоритного вещества» за стандарт для суждения; однако углеродное вещество, за исключением того, что оно относительно редко встречается, представляет собой столь же надежный стандарт: углерод содержится в таком количестве органических веществ, что все стандарты неразличимо сливаются; если же против нас нет реальных стандартов, то и нечего противопоставить нашему допущению. Теперь наше промежуточное допущение таково: наука использует «истинно метеоритное вещество» как стандарт признания; мы же теперь располагаем примером того, что «истинно метеоритное вещество» используется как стандарт для исключения; или тогда то, что отрицает само себя, не может быть противопоставлено нашему допущению — все зависит только от того, имеются ли у нас данные о предмете из «истинно метеоритного вещества», падения которого с неба наука не допускает.

Мы здесь отчасти заинтересованная сторона. Сами мы принимаем, что обработанный симметричный предмет, найденный в очень древних отложениях, предшествующих зарождению человеческой жизни, кроме только самой примитивной, может принадлежать этой земле: однако нас интересует, как справятся с возникающей дилеммой правоверные.