Пожалуй, именно осознание этого обстоятельства и уязвило теперь Ташу больше всего.

– Таша, прости. Надо было сначала объяснить все. Я пытался…

– Ты убил меня. Ты просто убил меня, – прошептала она. – Убил!!!

– Таша, я виноват. Послушай…

– Не трогай меня. Нет! Не о чем говорить.

– Таша…

– И не ходи за мной, не надо. Я видеть тебя не могу, понимаешь?! Сейчас соберусь и уеду. Только не ходи за мной, мне больно, очень больно. Мне невыносимо рядом с тобой. Все кончено.

Сказав это, Таша попятилась к дырявому забору. Федор сделал шаг следом, за ней, но женщина упреждающе подняла руку – не смей.

Она вернулась в вишневый сад. Чуть не поскользнулась на лежащих на земле, переспевших ягодах. Поморщилась, отлепила ягоды от подошвы и направилась дальше, к дому.

Надо поскорее собрать вещи и покинуть это место. «Тоже мне, эдем. Вишневый сад… – с отвращением подумала Таша. – Самый настоящий вишневый ад! Интересно, автобусы до станции тут часто ходят?»

* * *

Ксения Рожкина в последнее время просыпалась рано, в тот временной промежуток, когда еще не утро, но уже и не ночь. Предрассветный час. Час всех самоубийц и умирающих. Время измученных рожениц – когда происходит залп последних, самых тяжелых схваток.

«Долор игнис анте люцем», – говорили древние римляне, что в переводе значит – «свирепая тоска перед рассветом». И главное, не заснуть уже, и не выспалась еще…

Говорят, столь ранние пробуждения – это признак надвигающейся старости.

Ксения некоторое время ворочалась с боку на бок, пытаясь вновь заснуть, но не получалось. Потому что голову сразу стали заполнять мысли, самые разные. Мысли о детях, которые давно вели свою жизнь и уже не подчинялись Ксении, мысли о неумолимом возрасте, всякие хозяйственные проблемы тоже вспомнились – надо починить крыльцо, надо съездить в Москву, к хорошему доктору, и попросить его выписать снотворное… да много чего лезло ей в голову.

Бах – донеслось откуда-то извне, с улицы.

«Стреляют. Стреляют?!» – подскочила женщина. Она хорошо знала этот звук, запомнила его с детства – покойный отец, заядлый охотник, часто брал дочь с собой, что кабанов, что гусей пострелять. Ксения прекрасно знала звук выстрела. Женщина вскочила, на ходу набросила на плечи длинную шаль.

…Рядом, у забора, разделявшего их территории, стояла Нелли Ласунская, в смешной байковой пижаме с медвежатами. Очки криво сидели у Нелли на носу, волосы торчали дыбом.

– Слышала? – дрожащим голосом спросила Нелли у Ксении. – Колесо, может быть, у машины лопнуло?

И в этот момент с участка напротив, на котором жила их молодая (относительно) соседка Мария, донеслось:

– Уби-ил!

– Ой, мамочки, – схватилась за сердце Нелли.

– Это не Машин голос, – Ксения приподнялась на цыпочки, вгляделась. – Это не она кричит… Это знаешь кто? Байкалова невеста. Как ее… Наталья. На тебя похожа, тоже волосы как у одуванчика…

– Откуда там Байкалова невеста? – испуганно спросила Нелли, поправила на носу очки, тоже попыталась подняться на цыпочки.

– Не знаю. О, а вон и он сам, почти голый.

– Голый?… А Маша где? – вытянула шею Нелли.

– Маши не вижу.

Опять донеслось:

– Убил!

– Я знаю, что там произошло, – мрачно произнесла Ксения. – Байкалов ночью к Маше пошел, шуры-муры ведь у них… А Наталья под утро явилась и застукала их, прямо в постели.

– А кто кого убил? – робко спросила Нелли.

– Байкалов – Машу. Случайно. Я представляю, как это произошло. Наталья к ним с ружьем отправилась. Застукала и хотела Машу застрелить, ну, или своего жениха-изменщика, не суть важно. Но Байкалов в последний момент у нее успел ружье выхватить и случайно на курок нажал. Или они боролись. И… выстрелом, случайно – убило Машу. О господи… – Ксения перекрестилась. – Надо участковому срочно звонить.

– Куда звонить, бежим, быстрее будет. Может, еще и «Скорую» надо вызвать, успеют спасти?.. – Пыхтя, Нелли кое-как перелезла через забор, на участок Ксении. Они дружно затрусили к калитке. – Это ты виновата, Ксюха. Ты Наталью подуськала.

– Я?

– Ты!

– А ты к Маше со своими дурацкими советами, что, не лезла?

– Я же Машу пыталась предупредить, чтобы она с Байкаловым не вздумала связываться… Ой, нет, какое горе, какое горе… Посадят теперь, наверное, Федора. И Машу как жалко, не передать… А ревнивцы, все они такие, любят внезапно с проверкой заявиться!

* * *

Костя спал, крепко спал. Пока не услышал сквозь плотную пелену дремы, как оглушительно, напоминая звук выстрела, хлопнула железная входная дверь, и затем чьи-то быстрые шаги, словно автоматная очередь – к спальне…

Он не успел даже испугаться, как в комнату влетела его жена, Люда, опять же шарахнув дверью. Это была ее манера – хлопать дверями. Шварк, шварк, клац, бух… каждый раз приходилось вздрагивать.

И соседи снизу, в Москве, постоянно стучали в потолок, когда Люда ходила по дому на каблуках.

– Ты… Который час? – зевнул Костя. – Почему обувь не снимаешь в прихожей, послушай, ничего же от паркета не останется, если ты его своими железными набойками колотить все время будешь…

Он ворчал, а сам думал с испугом, с облегчением: «Уф, хорошо, что я сегодня не у Мари… Хотя, наверное, если бы я все-таки у Мари остался, можно было соврать потом, что я ночую на заводе. Но что толку, Люда, не найдя меня дома, помчалась бы на завод – а где еще меня искать? И там бы меня не нашла. А что потом? Врать, что в столь ранний час ходил на речку, купаться? Сухой и чистый вернулся? Или сказал бы, что вода холодная была, не решился нырнуть? Ну бред, бред, Люда знает, что я не любитель плавания, не любитель ранних вставаний. Да, хорошо, что обошлось без вранья, а то бы она меня точно подловила бы… Оберштурмбаннфюрер, а не жена!»

– Душно как у тебя, – раздраженно произнесла Люда и решительно, настежь, распахнула окна, выходившие на улицу. Она все делала решительно и резко, выламывая порой ручки, задвижки, шпингалеты… И эту ее манеру Костя считал такой неженственной, грубой!

– Не ломай окон, где я еще тут нормального мастера найду, их чинить… – буркнул он.

– Я ломаю? – огрызнулась Люда. – Я пока еще ничего тут не сломала.

Она упала в кресло, обмахнулась журналом, лежавшим тут же, на столе.

Полная, в ярко-алом, облегающем платье, с вырезом почти до пояса, с иссиня-черными кудрями, с накачанными силиконом губами – жена показалась ему воплощением вульгарности и пошлости. Многие из их окружения считали Люду очень эффектной женщиной, другие… другие молчали, ибо связываться с громкоголосой, не лезущей в карман за словом особой – себе дороже. Ничьих замечаний и советов Люда не принимала. Даже мужниных. «Может, правда, развестись с ней? – уныло подумал Костя. – Но это тогда точно придется имущества лишиться!»