Он медленно вошёл — старый, ссутулившийся, бывший монах-госпитальер, воин, рыцарь, некогда Зефир[23], а ныне одолеваемый болезнями седоволосый старец, — вошёл и устало опустился на скамью. Бланка сама подвела его к ней и бережно усадила. Потом села рядом и стала смотреть на него как дочь на отца, как кающаяся грешница на лик Христа.

Она была растрогана: ведь пришёл, хотя больной, она знала об этом. Верный слуга! Близкий друг её свёкра Филиппа, а теперь её министр, канцлер, епископ. Он велел бы — она уверена — принести себя в носилках или на руках из желания сообщить кто-то королеве, в которой видел нечто непреложное и нужное государству — реальную власть.

Он помнил её ещё совсем девочкой, когда она впервые прибыла в Париж вместе со своим женихом. Они очень скоро подружились и подолгу проводили время за разговорами и играми, и это осталось у Гёрена в памяти на всю жизнь. Она быстро выросла и стала женщиной, он и сам не заметил как, но она осталась для него всё той же весёлой, наивной девчонкой, какой он знал её двадцать шесть лет назад. Теперь этой девчонке уже скоро сорок…

Она обращалась к нему на «ты», не могла иначе, а он не имел права на это, хотя и знал, что не встретит возражений.

— Ты пришёл повидаться со мной, мой старый, добрый Гёрен, — сказала она, гладя его мелко дрожавшую, морщинистую руку. — Я ждала тебя. Я всегда жду тебя, мой дорогой друг, но ты редко меня навещаешь. Как ты себя чувствуешь? Что говорят медики? Я велю их вздёрнуть на дыбе, если они позволят тебе умереть.

— Они собрались поить меня отваром из лягушачьих лапок, голов ящериц и крысиных ушей, но я отослал их прочь. Мои сиделки растирают мне ноги мазью из луговых трав. Одному Богу ведомо, как они её делают, но мне становится лучше, опухоли на ногах заметно спадают, не болят колени, и мне легче ходить.

— Я щедро награжу их, если им удастся избавить тебя от хвори.

— Я буду этому только рад. Но стоит ли вашему величеству проявлять заботу обо мне? Я стар и никому уже не нужен, а вам править державой до той поры, пока подрастёт сын да наберётся опыта у своей матери.

— Когда-то, Гёрен, ты называл меня просто Бланкой, кареглазой пастушкой. Я ничего не забыла. Ты можешь называть меня так же, как тогда, я не обижусь. Поверь, этим ты доставишь мне только радость. Её становится у меня всё меньше: проклятые Плантагенеты не дают мне покоя, как не давали когда-то Филиппу Августу.

— Тебя мучают мятежные вассалы — лёгкая добыча для Генриха Третьего, — тяжело вздохнул Гёрен. — Зачем искать дальних союзников, когда местные под рукой?

— Они — враги короны. Полгода прошло со дня коронации, а я уже устала от этих стигийских собак[24], от Гекаты ушедших к потомку Мелузины.

— Эта свора долго будет кусать тебя, и не помогут против них ни хлыст, ни меч. Их не накормишь, они всегда будут голодны и злы. Против них есть только одно средство.

— Пойти на них войной?

— На кого именно? Их много, а ты одна. Они вопьются в тебя со всех сторон и в конце концов загрызут.

— Что же ещё? Подсылать к каждому из них отравителей и убийц? Ассасины подойдут для этой цели, я сумею найти их. Старец Горы поможет мне.

— Тебе не купить его, он богаче тебя. А убив главарей, ты останешься без вассалов. Кого поведёшь в бой, случись война с империей? Ни одно княжество после убийства вождя не даст тебе солдат.

— Но как же быть, Гёрен? Что за средство, о котором ты говорил?

Старик молчал, мелко тряся головой и задумчиво глядя в одну точку. Бланка ждала. Она сделает так, как посоветует ей верный друг. Он даст умный совет, свёкор не зря выделял его из всех своих друзей.

И Гёрен сказал жадно внимавшей ему королеве:

— Стаю надо переманить к себе и стать её хозяйкой. Прежний хозяин не сможет дать ей того, что сможешь дать ты. Митридат, правитель Понтийского царства, говорил: «Держи врага у себя в доме». Умный был властелин. Но не вздумай и ты бросаться на меч, а к ядам всё же приучай себя понемногу[25]. Нелишняя предосторожность для тебя.

— Об этом потом. Что имел в виду Митридат? Уж не хотел ли он сказать… Постой, я, кажется, поняла: узами родства надлежит привязать к себе мятежную знать! Ведь это ты имел в виду? С этим пришёл ко мне?

— Я знал, что ты догадаешься, царица. У тебя дети, много детей, они есть и у твоих врагов. Что в наше время дети, как не разменная монета? Они приносят графства и сеньории, на них держится царствующая династия, они превращают бывших врагов в родственников и друзей. Что делал твой свёкор? Как мог он иметь столько союзников и как сумел раздвинуть до небывалых пределов границы своего государства?

— Он много воевал. Видя его силу, города и крепости сами сдавались ему.

— Силу давало войско, а оно росло за счёт союзников, которые появлялись благодаря родственным связям. Свяжи и ты такими узами Строптивого и Боклерка, подари им сеньории с замками или без них, прибавь каждому доход с его земель, а самого пригласи к себе во дворец. Вряд ли он откажется от удовольствий двора и от новых подачек, пожалованных ему коронованной сватьей. И с чего бы это вдруг после этого сват пойдёт войной на тёщу собственного сына или на свекровь своей дочери? Не говоря уже о том, что в жилах потомков от таких браков будет течь кровь Капетингов.

— Те, о ком ты говоришь, и без того в родстве с династией. Если ты о Филиппе, то что ему брак, когда он мечтает захватить в плен своего племянника? Не похоже, чтобы его особенно волновали родственные чувства.

— Ещё бы, ведь Филипп Юрпель и Людовик Восьмой от разных матерей, а коли так, то ничто не может воспрепятствовать браку. К тому же иметь племянника — это одно, а невестку или зятя из царствующего дома — совсем другое.

— Церковь укажет на близкое родство. Епископы воспротивятся такому союзу, Гёрен.

— А зачем у тебя кардинал? Ты забыла, что не только королева, но ещё и женщина. Воздействуй на легата своим обаянием, у тебя это должно получиться.

Бланка задумалась, устремив взгляд в окно. Сена отливала серебром вдали, на излучине; лодки шныряли по реке в обе стороны. Над колокольней Сен-Жермен-де-Пре кружились, каркая, вороны; напротив, на зубцах Луврской башни, мирно расхаживали взад-вперёд, с любопытством поглядывая вниз, вездесущие голуби.