— Строптивого надо привязать к себе крепко-накрепко. Нити мятежа идут оттуда. Булонский граф ради собственной выгоды готов служить кому угодно: Англии, Франции — ему всё равно. Ты права, плевать он хотел на своего племянника, если говорить о родственных чувствах. Похоже, он давно в разладе как с собственной совестью, так и с умом.

— Всё же он сын Филиппа, и нельзя это сбрасывать со счетов, — хмуря брови, обронила Бланка. — Предстоят споры с Церковью, из которых мне не выйти победителем. Не стоит моему сыну начинать царствование с таких шагов.

— Что ж, не Строптивый, так Моклерк. Он из дома Дрё, боковой ветви Капетингов, но на этом его родственные связи с короной обрываются. Это самый могущественный твой противник и наименее преданный вассал. У него много воинов, с ним сложнее всего. Предложи устроить брачный союз своего сына Жана с его дочерью Иоландой. Их ребёнок, родной племянник короля Людовика, привяжет Бретань к Парижу.

— Это будет нескоро, Гёрен, а до той поры ничто не сможет помешать графу Бретонскому продолжать выпады против короны, а точнее, против меня.

— И всё же этот союз в значительной степени умерит его пыл: свадьба дочери с братом короля — не шутка, он крепко подумает перед тем, как выступать против правительства.

— Он может не пойти на этот шаг: Иоланда считается невестой английского короля.

— Помолвку легко расторгнуть: у Пьера не было на октябрь прошлого года другого выбора. Теперь он появился — королевский дом Капетингов! Это посильнее Плантагенета, герцог не сможет этого не понять. Если же глупость возобладает над здравым умом, то тебе ничего не останется, как ждать, когда Моклерк вновь поднимет смуту.

— Как, Гёрен! — в ужасе округлила глаза Бланка. — Мне придётся этого ждать? Полагаешь, это произойдёт?

— Бароны ничего не достигли и они не успокоятся.

— Ты уверен?

— Лев не вернётся в логово, покуда не схватит добычу.

— Но они могут победить! Им поможет Генрих.

— Никогда. Не настолько он глуп, чтобы своими руками таскать каштаны из огня. Он ждёт, когда королевская власть ослабеет, только тогда он двинет свои войска. Он мечтает о сражении знати с короной. Это будет тот дождь, что погасит костёр, после чего он, уже нисколько не боясь, вытащит каштаны.

— Хорошо, Гёрен, допустим, мы возьмём верх и в этот раз. Но что же дальше?

— Мы не будем ничего допускать, мы просто победим их, вот и всё, если, конечно, к ним не придёт неожиданная помощь, скажем, в лице графа Тулузского.

— Он неопасен, я знаю это. Удар, нанесённый Лангедоку, был слишком силён.

— Хотя бы с этой стороны нам пока не угрожает опасность.

— Но ты, значит, уверен в победе? Что вселяет в тебя такую уверенность?

— Шампань. Эта сила способна смести с лица земли две такие Бретани. Вот когда настанет время вызвать Пьера Моклерка как мятежного вассала на королевский суд. Ты поставишь ему условие: либо как предатель он исчезнет в Луврской башне, либо даст своё согласие на брак дочери Иоланды с твоим сыном Жаном. Прекрасная выйдет пара — они почти одногодки. По правде говоря, Бланка, тебе следовало ещё раньше взять в плен этого Моклерка, Шинон и Беллем предоставляли тебе такую возможность. Жаль, что ты не догадалась этого сделать.

— Рядом со мной тогда не было тебя, Гёрен. Кто же иной подаст верную мысль?

— Твой кардинал, например. Он умён, держи его всегда рядом.

— Он стал мне докучать, — невесело улыбнулась Бланка. — Он скорее рыцарь, нежели монах, мирское в нём преобладает над духовным.

— Не такое уж редкое явление в наше время. А с легатом, если говорить о мирском, будь осторожна, не давай повода зубоскалить на твой счёт. Учти, враги не преминут воспользоваться любой возможностью, чтобы очернить тебя, высмеять и этим уронить твой престиж как в глазах двора, так и твоего народа. Будь готова встретить удар этого оружия. Знай, он не единственный; тот, кто стремится развязать гражданскую войну в королевстве, всегда имеет в запасе другой удар, последний и самый верный. Помни, он не за горами.

— Убийство? — сдвинула брови Бланка. — Полагаешь, они решатся на это?

— Только тогда, когда у них не останется ничего другого.

— Ты забываешь о Бильжо, он не даст меня в обиду; ты знаешь, он виртуозно владеет ножом и мечом, его обучал ассасин.

— Знаю. Но одному оленю не справиться со стаей волков.

— От твоих предсказаний мороз по коже дерёт. Но ты прожил долгую жизнь, мне ли тебя не слушать? Должна ли я что-то предпринять?

— Удвой стражу у дверей и в концах коридора. Не пускай к себе тех, кто тебе незнаком. Выезжая на прогулку или на охоту, облачайся в кольчугу и окружай себя всадниками — стрела не полетит, не видя мишени.

— Гёрен, ты говоришь так, словно уже созрел заговор с целью убить меня. Знаю, это всего лишь твои догадки. Не думаю, чтобы неприязнь ко мне вылилась в такую форму.

— Ты должна думать о благе государства. Людовик — вот цель твоей жизни, которую ты должна беречь для него. Не станет тебя — бароны штурмом овладеют Парижем. Они уже пытались это сделать, вспомни Беллем. Тебя и твоё королевство спасла любовь. Любовь Тибо. Не сделай новой глупости: не ссорься с ним, ради этого иди на любые унижения, забыв свой высокий титул. Помни, Франция просит тебя об этом. И этого хочет и ждёт от тебя твой сын.

Гёрен опустил голову: мышцы шеи устали уже держать её. Да и глаза перестают слезиться, когда опущена голова и спадает напряжение.

Бланка скользнула со скамьи, опустилась на корточки перед своим ангелом-хранителем, как всегда называла Гёрена, и, взяв его руки в свои, заглянула ему в глаза.

— Уж не прощаешься ли ты со мной, мой старый, мой верный друг? Советы твои звучат как завещание, как исповедь перед отходом в вечность. А ведь Людовик так любит тебя! Ты для него — всё равно что его дед, которого он боготворит. Не покидай же нас, Гёрен, прошу тебя, молю на коленях, мой преданный, мой самый лучший друг!

Слёзы заструились по щекам Бланки. Она не могла, да и не хотела унимать их. Старик осторожно тыльной стороной ладони смахнул эти слёзы и хотел было убрать руку, но Бланка схватила её и припала к ней щекой, потом губами.

— Скоро у молодого короля останется лишь память обо мне, — произнёс Гёрен.

Помолчав немного, глядя при этом на темнеющие вдали очертания Булонского леса, которые, казалось, всколыхнули в нём какие-то давние воспоминания, он продолжал, вновь повернувшись к своей воспитаннице. Так в былые времена он часто называл принцессу Бланку.

— Мне пора к моему королю. Его душа зовёт и ждёт… Рядом с ней другие наши с Филиппом друзья: Гарт, Бильжо-отец, Робер… Пришло время и мне к ним… И я оставляю тебя, моя девочка, одну с твоей тяжкой ношей и твоим сыном, новым королём Франции.

«Моя девочка»… Так тоже он называл её когда-то, много уж лет тому назад. Вспомнив об этом, Бланка снова залилась слезами. Милый, добрый мой Силен, как не хочу я, чтобы ты уходил! Ведь ты последний, и я люблю тебя как друга, как отца, как мудрого наставника! Кто же поможет мне теперь? Кто даст совет, скажет доброе, нежное слово, пожурит немного, но потом утешит по-отечески и, взяв мою руку в свои грубые, но тёплые ладони, скажет: «А помнишь ли, как я собирал для тебя ромашки на Пре-О-Клер, как мы ловили вместе рыбу в пруду, а потом ты мирно спала у меня на коленях, а я пел тебе свои песни, которые сочинял в пору далёкой юности? Ты была тогда ещё девочкой. Ты и сейчас осталась для меня такой же».