хорал, как радостный гимн в честь того, что он уходит отсюда, ничем не нарушив жизни гор и долин, оставляя все таким же, как было до его прихода. Но так ли это? Разве до его ушей не доносится вместе с этой музыкой гор нечто печальное, скорбное, чья-то жалобная мольба?

И снова неподалеку потихоньку всхлипнул Мусква.

Тогда Ленгдон повернулся к Брюсу.

— Решено, — сказал он, и в этих словах прозвучала непреклонная решимость. — Все утро я собирался с духом, и вот теперь решился. Вы с Метусином тронетесь дальше, как только лошади отдышатся, а я съезжу в долину, отъеду примерно на милю я выпущу медвежонка на волю где-нибудь в таком месте, откуда он найдет дорогу в родные места.

Он не стал дожидаться, чтобы его начали отговаривать, не стал слушать возражения Брюса. Кстати, тот промолчал. Взяв Мускву на руки, Ленгдон направил лошадь обратно, к югу.

Проехав с милю по долине, он очутился на широком, открытом лугу с редкими зарослями ивняка и островками ели. Воздух благоухал от множества цветов.

Здесь он спешился и минут десять посидел с Мусквой, опустившись на землю. Вытащив из кармана небольшой бумажный пакетик, последний раз покормил медвежонка сахаром. Тяжелый комок подступил к горлу, когда носик медвежонка ткнулся в его ладонь, а когда Ленгдон наконец поднялся и вскочил в седло, глаза его застлал горячий, влажный туман. Он попытался рассмеяться.

Может быть, это бесхарактерность, но он любил Мускву и знал, что оставляет в этой горной долине что-то очень близкое и дорогое.

— Прощай, малыш, — говорил он, и голос его прерывался от волнения. — Прощай, малыш Злюка! Может, когда-нибудь я вернусь сюда и мы увидимся… Ты будешь тогда большим, свирепым медведем. Но я не выстрелю… никогда… ни разу!

И он быстро поскакал на север. Отъехав ярдов на триста, оглянулся. Мусква бежал следом, но расстояние между ними быстро увеличивалось. Ленгдон помахал ему рукой.

— Прощай! — крикнул он, проглатывая подступающий к горлу комок. — Прощай!

А еще через полчаса он, уже стоя на вершине склона горы, навел бинокль на долину. Мусква виднелся вдали маленькой черной точкой. Медвежонок остановился и доверчиво ждал его возвращения.

И снова Ленгдон попробовал было рассмеяться, но ничего не вышло. Перевалив через горы, он навсегда исчез из жизни Мусквы.

21. МУСКВА ИЩЕТ СВОЕГО ДРУГА

Добрых полмили Мусква гнался за Ленгдоном. Сначала бегом, потом перешел на шаг и наконец остановился, уселся по-собачьи, не сводя глаз с далекого горного склона. Если бы Ленгдон шел пешком, то медвежонок, пожалуй, бежал бы за ним, не думая о привале, пока не выбился бы из сил. Но кожаная клетка смущала его. В ней было тесно, лошадь на ходу так встряхивала клетку, что медвежонку это казалось землетрясением. А он понимал, что там, впереди, не только Ленгдон, но и клетка.

Некоторое время он сидел так и грустно всхлипывал. Но не делал дальше ни шагу. Медвежонок не сомневался, что друг, которого он уже успел полюбить, скоро вернется. Он всегда возвращался и еще ни разу не обманул ожиданий медвежонка. Затем Мусква пустился на поиски клейтонии и кандыка, стараясь при этом не отходить очень далеко от места, где проходила экспедиция.

Весь этот день он провел в лугах, заросших цветами, у подножия склона. Светило солнце, было очень приятно. И он отыскал здесь немало столь милых его сердцу луковиц. Медвежонок рылся в земле и наелся досыта. Днем он соснул.

Но, когда солнце стало садиться и тяжелые тени гор надвинулись на долину, погрузив ее в темноту, ему стало страшно. Что там ни говори, а ведь он был еще всего-навсего медвежонком в самом младенческом возрасте и до сих пор только одну ужасную ночь — ночь после гибели матери — провел один. Тэр заменил ему мать, а потом Ленгдон — Тэра, и до сегодняшней ночи ему еще не привелось по-настоящему почувствовать одиночество.

Он забился в чащу боярышника неподалеку от следа, оставленного экспедицией, и все ждал, настороженно прислушиваясь и принюхиваясь. Ярко засверкали звезды, но сегодня их красота не могла выманить медвежонка из его укрытия; И только на рассвете он, осторожно крадучись, выбрался из своего убежища.

Солнце снова приободрило его и сделало смелей, и он побрел обратно, через долину. Запах, оставленный прошедшими здесь накануне лошадьми, становился все слабей и слабей и вот наконец совершенно исчез. Этот день Мусква питался травой и несколькими корешками кандыка.

Ночь застала его на вершине склона, по которому экспедиция проходила из долины, где побывали Тэр и Исквау. Медвежонок устал, живот у него подвело от голода, и в довершение всего он окончательно заблудился. Эту ночь он проспал в дупле поваленного дерева.

На следующий день отправился дальше и много еще дней и ночей бродил по долине в полном одиночестве. Он прошел неподалеку от озерца, возле которого они с Тэром повстречали старого гризли, с жадностью обнюхал рыбные кости и горестно всхлипнул.

Проходил он и по берегу глубокого, темного озера. Снова довелось ему увидеть птиц, пролетающих, как тени, в лесном сумраке. Проходил по плотине, построенной бобрами. А две ночи проспал по соседству с запрудой, образованной упавшими деревьями на том самом месте, откуда не так давно он следил за Тэром, который ловил рыбу. Он уже почти забыл Ленгдона, думал больше о Тэре и вспоминал о матери. Так, как сейчас он скучал по ним, он никогда не скучал по человеку. Дикая натура Мусквы взяла свое.

Только в начале августа очутился он у края долины и перевалил через тот самый склон, на котором Тэр впервые услышал гром ружей белых людей и где впервые пули ужалили его. Медвежонку частенько приходилось укладываться спать на пустой желудок, но за эти две недели он заметно вырос и уже не боялся темноты.

Мусква прошел по глубокому, не знающему солнечного света каньону, который начинался выше грязевой лечебницы Тэра. И так как отсюда можно было выбраться только одним путем, то он наконец очутился наверху, у выхода из ущелья, через которое когда-то прошел раненый Тэр, а следом за ним его преследователи Брюс и Ленгдон. Но вот и родные места, его дом: внизу распростерлась вторая долина.

Само собой разумеется, медвежонок не узнал ее. Все, что он здесь видел, было совершенно незнакомо ему. Но долина была так прекрасна, полна такого изобилия и столько в ней было солнечного света, что медвежонок не спешил выбираться из нее.

Ему попадались целые заросли клейтонии и кандыка. А на третий