- Ненавижу эту твою привычку, - рычит Амелия, повышая голос. – Будь хоть раз откровенной со мной. Скажи, что думаешь, а не убегай, прикрываясь приличиями. Перестань оглядываться на деда! – срывается она. – Почему он вечно с тобой носился? Почему ты, а не я? – её рука вылетает вперёд, чтобы дёрнуть сестру за платье. – Я бы тоже могла быть полезной. 

Сердце старшей Воронцовой подается вперёд, когда девушка видит поднимающуюся истерику младшей сестры. Всё естество Мии кричит о том, чтобы помочь Лее. Обнять, утешить, порадовать чем-нибудь. 

- Чтобы отец тебе ни говорил, ты не делаешь ничего полезного, - звучит голос Мии жёстко. – Он использует тебя во имя своих каких-то целей. И даже не догадывается, что это станет его очередным крахом. Только теперь, после того, как всё закончится плохо, меня не будет там, чтобы всё прикрыть. Следующей разменной монетой в его играх станешь ты. 

- Это всё, на что ты была способна, - метает Амелия молнии, глядя то на сестру, то на мужчин за ней. – Радуйся, что кто-то вообще пожелал взять тебя. И поблагодари отца, без него ты бы осталась ни с чем после того, как я получила место в компании. 

У Мии нет сил продолжать «драку». Взгляда в сторону хватает, чтобы увидеть людей, прислушивающихся к их разговору. Вот ещё один гвоздь в крышку гроба с репутацией семьи Воронцовых. Кажется, не один их отец умеет так мастерски спускать всё в унитаз. 

- Я люблю тебя, - без былой нежности произносит Мия, смотря на сестру. – Обещаю позаботиться о тебе, когда всё закончится. 

Терять то, что, казалось, будет твоим постоянно – нелегко. Особенно если чем-то постоянным являются отношения с близкими людьми. Всегда начинаешь искать изъяны в себе, пусть головой и понимаешь, что виноват другой человек. Но лучше разочароваться в себе, чем в том, кого считал центром своего мира. 

После того, как мы вернулись из дома Ходкевича, я сразу же поднялась в свою спальню. Мне не хотелось ни с кем разговаривать. Отдав документы, постаралась как можно скорее отгородиться от других, погружаясь в пучину боли и разочарования от встречи с сестрой.

Защищать Амелию. Присматривать за ней. Учить её. Баловать. Любить. Мои обязанности в отношении сестры были прозрачными и понятными. Я никогда не увиливала и не старалась спихнуть её на кого-то другого, пусть няня и мать Леи были рядом. 

- Старшие должны помогать младшим. Мы должны защищать тех, кто слабее и нуждается в нас. Они становятся нашим приоритетом и могут быть нашим маяком. Мы обязаны помнить о них всегда.

Дедушка говорил это в тот момент, когда я укачивала Амелию, сидя в кресле-качалке. Не помню, сколько точно мне было лет, но, определённо, не достаточно, чтобы говорить на такие серьёзные темы. Но те слова врезались мне в память и стали частью моего жизненного кредо. 

Лёжа в постели под защитой тяжёлого одеяла, я силюсь понять, где именно могла так сильно ошибиться, что вызвала ненависть Амелии. Может, какие-то мои слова стали катализатором? Или необдуманные действия? А может, изначально всё было неправильно? Может, дедушка оказался не прав? Что если иногда мы делаем лишь хуже своей безграничной любовью? Портит ли вообще людей любовь? 

- Куколка, - раздаётся стук в дверь. 

- Сладкая, - зовёт Денис. – Мы можем войти? 

Голоса мужчина заставляют меня перевернуться на бок и взглянуть на дверь. Что если с ними я тоже всё испорчу? Я начинаю к ним что-то чувствовать и, возможно, в будущем смогу их полюбить. Станет ли это началом конца? Может, у меня просто неправильная любовь? 

- Мы хотим поговорить, куколка.

Слышу, как ручки двери касаются, но поворачивать не спешат, оставляя для меня право выбора. Их чувства ведь ко мне тоже меняются. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы заметить очевидное. И после того, как статус наших отношений поменяется, возненавижу ли их я? Достойна ли я бескорыстной любви? Любой любви. Хотя бы просто хорошего отношения. 

- Сладкая, - Денис откашливается. – Мы, правда, хотим увидеть тебя. Пожалуйста, позволь нам войти. Обещаю, мы ничего не сделаем и не скажем, если ты не захочешь. Мы просто хотим убедиться, что с тобой всё в порядке. 

В порядке? Я совершенно точно не в порядке. Если раньше я могла отыскать какие-то оправдания всему, что происходит в моей жизни, то сейчас слов не осталось. Разрастающаяся пустота внутри превращается в чёрную дыру, засасывающая все мало-мальски хорошее, что случалось со мной. И с этим уже ничего не сделать. Такую брешь ничто не заполнит. 

- Куколка, мы входим, - Стас звучит серьёзно. 

Смотрю, как ручка двери медленно поддаётся. Они, и правда, не собираются останавливаться. 

- Нет, - мой голос безэмоциональный и глухой. – Я хочу побыть одна, - добавляю громче. 

Продолжая смотреть на дверь и контролировать чьё-либо появление, я не чувствую, как медленно глаза начинают закрываться. Усталость плавно наваливается на меня, не позволяя опомниться и встряхнуть головой, чтобы прогнать её прочь. Переживания и стресс последних дней становятся катализатором к отключению сопротивляемости. У меня больше нет сил оставаться стойкой. 

Мне снится что-то сумбурное. Какие-то обрывки разговоров, знакомые голоса, смазанные лица. Они пляшут вокруг меня, ведут свой замысловатый хоровод, не давая мне передышки. Проблемы не оставляют даже во сне, напоминая о себе всё новыми и новыми сценами. 

В какой-то момент я пробуждаюсь, как, кажется, от очередного неприятного сновидения. И немедленно пугаюсь, ощутив чужое присутствие рядом. Дергаюсь, уходя в сторону, но оказываюсь зажата в тиски. 

- Шшш, - слышно успокаивающее шипение. 

- Всё хорошо. Это мы, - узнаю голос Стаса. 

Взор проясняется, и я понимаю, что лежу между двумя телами. Моргаю, привыкаю к темноте и разбираю лицо Дениса перед собой. Он выглядит обеспокоенным и подавленным. 

- Я не хочу вас видеть. Никого не хочу видеть. 

Белов становится ещё более несчастным, если это вообще возможно. Никогда не видела у него до этого подобного выражения лица. Словно я причинила ему настоящую боль. И не физическую, которая пройдёт через какое-то время, а душевную, с которой справится не каждый. Не вижу Стаса, но что-то подсказывает, он выглядит точно так же, как его лучший друг. 

- Позволь нам побыть с тобой, - мольба в голосе Кулагина почти осязаема. – Мы ничего не скажем. 

- Обещаем, - выдыхает Белов.

- Просто позволь нам побыть рядом. 

Моё израненное сердце кричит, брыкается и пытается отгородиться от мужчин. Я не переживу ещё большей боли. Если все правда, и я действительно не достойна любви, то однажды мужчины тоже это поймут. Я окажусь отброшенной и затоптанной. Через меня переступят и забудут, как забывают о жвачке, брошенной мимо урны.   

- Я не хочу, - сжимаюсь, уходя от прикосновений. – Не хочу, - ощущаю, как горло сжимается от подступающих рыданий. – Это больно, - срывается с моих губ первый всхлип. – Не хочу, чтобы было больно.