Блестели там золотые пластины, украшенные кованым рельефом, подсвечники и канделябры, усыпанные гирляндами самоцветов, позолоченные доспехи и шлемы, украшенные мечи, булаты, кинжалы и стилеты. В большие кучи были свалены щиты. В беспорядочных грудах лежали жадеитовые кубки, золотые ритоны, украшенные канфары и килики, кратеры,[137]псиктеры и вазы.

Это была не только сокровищница, то также и некрополь. Кладбище. Леварт видел торчащие из-под драгоценностей большие бедренные и берцовые кости. Тут и там сверкал перстень на костлявой кисти руки, за инкрустированными панцирями белели ребра и тазы, выглядывали из-под золота засыпанные монетами черепа. Иногда выпучивал свои пустые глазницы череп из-под богатого шлема или скалил зубы из-за бармицы[138]или наносника[139]шишака.[140]Были места, где кучи переплетенных скелетов почти полностью закрывали то, на чем они лежали.

Змея ползла. Леварт шел за ней. Истлевшие кости крошились и рассыпались под подошвами сапог. Пещера-сокровищница сужалась, переходила сначала в извилистый, а потом прямой коридор. Теперь он шел перед строем скульптур и статуй, кариатид и канефор.[141]Имеющих вид женщин с очаровательными формами. И вызывающими ужас лицами. Страшно перекошенными, демоническими, глумливо оскаленными масками упырей, химер, эмпуз[142]и ламий.

Строй кариатид вел в следующую пещеру, округлую и поменьше. В месте, где проникающие сквозь дырявый свод лучи давали больше всего света, возвышались, словно менгиры,[143]четыре блока лазурита, ослепительной синевы, каждый выше человеческого роста. Пятый блок, плоский, напоминающий катафалк, лежал между ними. За ним Леварт увидел статую. Представляющую собой крылатую женщину, постриженную по персидской моде, на ней были четырехугольные серьги, звездная диадема и плащ. Она поддерживалась двумя животными, которые, казалось, взбираются по ее бедрам.

Змея заползла на лазуритовый катафалк. Свилась, быстро подняла голову, и стала неподвижной, как фигура урея.[144]Леварт чувствовал пульсацию в ушах и нарастающий звон. Он подошел ближе. Настолько близко, чтобы увидеть, что статуя постриженной по персидской моде женщины стоит среди груды человеческих черепов. И рассыпанных рубинов, красных, как капли крови. Змея завращалась быстрыми танцевальными вращениями. Причем вращения совершала только ее задняя часть, находящаяся на лазуритовом катафалке. Голова и передняя часть не двигались и положение урея не меняли. Звон в ушах Леварта нарастал. Потом звон превратился в шепот, в слова. Шипящие, звенящие, сотканные из множества голосов, гармонирующих друг с другом.

Падающий на лазурит столп света сильнее осветил центр пещеры, а темнота за границей света стала еще гуще. Из темноты кто-то вышел.

— Ты недостоин того, чтобы быть здесь. Ты недостоин ее милости. И того, что она тебе предлагает.

«Лейтенант Богдашкин», — догадался Леварт. Погибший лейтенант Богдашкин. В порванном и грязном мундире. С окровавленным и побитым лицом, со стертой местами до живого мяса кожей.

— Ты присвоил принадлежащее мне место. Принадлежащие мне дары и привилегии. Ты пришел сюда красть. Ты вор, прапорщик.

— Это она выбрала, — сказал Валун, сержант Валентин Трофимович Харитонов. В забрызганной соляркой и кровью песчанке. Он появился из темноты, но его лицо по-прежнему оставалось невидимым, скрытым во мраке. — Это она выбрала, — повторил он. — Это он избранный. Он удостоен милости выбора…

«Это не Валун, — Леварт вполне осознанно констатировал очевидный факт. — Валун мертв. Погиб в горящем бэтээре в ущелье под Мохаммад Агой. А то, что я вижу, — это фантом. Видение. Эйдолон».[145]— Ты ведь не отвергнешь милость, Паша? Не будешь безрассудным? Не побрезгуешь тем, что она хочет дать тебе? Великие, действительно великие дела совершите вы вместе, ты и она. Великие и прекрасные.

Лейтенант Богдашкин приблизился, двигаясь неуклюже и с трудом. Леварт заметил, что с правого предплечья, искривленного под неестественным углом, торчит обломок кости.

— Она говорила мне: «Будь верен», — сказал лейтенант Богдашкин. — «Будь верен до самой смерти, и я дам тебе венец жизни». Она обещала мне вечность. Я готов был быть ее слугой, ее рабом, был готов посвятить ей все. И я посвятил. И я заслужил ее во стократ больше, чем ты. И все же она выбрала тебя. Но будешь ли ты достойным? Дорос ли ты до такой чести? Я чувствую твое сомнение. Сомневайся, и моя судьба станет твоей. Ты упадешь, как я. Упадешь свысока. На самое дно бездонной пропасти.

— Он не сомневается, — сказал Валун, лицо которого по-прежнему оставалось в тени. — Он воин. Его выбрали, и он примет правильное решение. Ибо он знает и понимает, что возвращаться некуда. Нет мира для воина, его война не заканчивается никогда. Мир — это мираж. Те, кто говорит о мире после войны, врут и обманывают. Есть только война, вечная война. И нет ничего, кроме нее.

Змея на лазуритовом катафалке вращалась все быстрее и быстрее, взгляд не успевал за ее движениями.

— Он не примет решения, — говорит, появляясь из тени, профессор Викентий Абрамович Шилкин. На нем белый фартук и ленинский галстук в горошек. — Он не в состоянии принимать решения. Да, да, Пашенька, не стоит обматываться. Ты болен, и тебе следует лечиться. То, чем ты болен, — это классическая военная травма, вызванная стрессовыми ситуациями, психотическими происшествиями, в равной степени и пережитыми и воображаемыми… Хрестоматийный синдром посттравматического стресса… Одним словом, нервное истощение. Расстройство механизмов адаптации. Галлюцинации, паническое расстройство, паническая атака, невроз навязчивых состояний… Все это еще усугубляет нездоровый образ жизни… Наркотики — это плохо и вредно, Пашенька, неужели ты не знал? Они ведут к психозам, к антиобщественному образу жизни, к интроверсии… В капитализме, понятное дело, отсутствие перспектив и невозможность существования в гниющем строе вынуждают людей прибегать к одурманивающим средствам… Но в социалистическом обществе… Нет, нет, не перебивай. У тебя депрессивный бред, я даже подозреваю синдром Котара.[146]Я также утверждаю, что у тебя амнестический синдром Корсакова,[147]что ж, алкоголизм генетически обусловлен… Но мы с этим справимся, Пашенька, справимся. Применим психотерапию, да-да, и фармакотерапию… Да-да… В основном фармакотерапию. Несколько лет в закрытом учреждении, лет пять-шесть, не больше…