href="ch2-186.xhtml#id443" class="a">[186] да и почти всех, кто описывал молодых героических англичанок, – однако мне кажется, что группа юнцов из Чикаго, которые примерно в 1915 году открыли для себя автомобиль, зародилась даже более спонтанно. Как бы то ни было, к концу войны вся эта публика уже буквально хлюпала от сентиментальности; тут в нее вцепились авторши дамских романов, ее подхватила толпа, а в той толпе бежала, слегка задыхаясь, женщина сорока четырех лет, и эмансипе, еще жившая в ней, с некоторым удивлением узнавала в собственном облике собственную же мать.

Все было кончено; вчерашняя мода, господи, какой кошмар! Шагать в передовом отряде – одно, тащиться со всем стадом – другое, а тут разом возник индивидуализм, а с ним – современный, внушающий определенную тревогу культ героини.

Прежде чем завести об этом разговор, неплохо вспомнить, что поколение в истинном смысле этого слова, представляющее собой четко выраженный тип и объединенное сходством взглядов и поведения, не возникает каждые три-четыре года. Грубо говоря, девушки, которые стали или могли бы стать дебютантками в 1917–1919 годах, были только ядром сумасшедшего поколения – и ряды их полнились за счет девушек помоложе и постарше, которые ни за что не хотели что-то пропустить, потому что сумасшедшие их товарки явно развлекались по полной. Теперь движение это растеклось по закрытым клубам, европейским казино, по сценам и даже по домам – и празднует тридцатый свой день рождения. Возможно, другого такого поколения не возникнет, если не будет новой войны или новая юность не обозначит себе новые рубежи, до которых нужно доплеснуться, и новые пределы, которые нужно заполнить. Ибо юность не оригинальна: уберите со сцены автомобиль – и сногсшибательное действо, будоражившее всю страну десяток лет, тут же рассыплется. Обезьяна, привязанная к велосипеду, по сути, не имеет никакого значения. Рассматривать имеет смысл только изменения души.

II

Когда я был очень молод, многие девушки все еще собирали автографы и после утреннего спектакля дожидались Элси Дженис или Этель Бэрримор у артистического выхода. Возможно, культ героини – это лишь усиленная и сконцентрированная форма того же самого, однако мне так не кажется. Мне кажется, женщины твердо уверились в том, что у мужчин научиться ничему ценному уже нельзя. В общем случае умный мужчина либо гуляет сам по себе, либо отправляется за развлечениями в интеллектуальную среду – то есть заполучить его удается редко; бизнесмен редко привносит в светскую беседу нечто сверх того, что вычитал в газетах, а к этому добавляется страстное желание, чтобы его развлекали; в итоге в тысяче и одном женских мирах по всей стране мужской голос, как правило, представлен женоподобными и слабыми, нахлебниками и неудачниками.

Примечательно, что с военных времен первая группа значительно выросла в числе. Определенные слова, употребляемые для описания определенного типа, вошли в повседневный язык. За популярной женщиной из большого города, как правило, таскаются один-два подобных субъекта, которые всегда готовы принять ее сторону, расхвалить ее наряд, пустить очередную сплетню – а главное, постоянно быть под рукой.

Если можно в качестве доказательства привести несколько сомнительное место, так в Лос-Анджелесе множество очаровательных и почти всегда хорошеньких женщин, вокруг которых увиваются всяческие актеры, рекламщики, костюмеры, приживальщики и бедные родственники, – а в субботние и воскресные вечера к ним добавляются особо толстокожие бизнесмены. На скольких вечеринках мне доводилось видеть, как привлекательные девушки потихоньку ускользают в уборную, чтобы поболтать там и пошутить между собой, потому что им смертельно надоели все эти мужчины. Да и во всей стране наблюдается сходная тенденция. Поскольку никому толком не ведомо, чего именно хотят мужчины – «Как мне лучше действовать, побыстрее или впрямую? Помочь ему добиться успеха или выйти за него, только когда сам добьется? Образумиться или сохранять молодой задор? Родить одного ребенка или четверых?» – все эти вопросы, когда-то занимавшие только определенные классы общества, теперь занимают каждую девушку, но за ответами они теперь обращаются не к мужчинам, а к своим подругам. «Обожания» когда-то были свойственны одним лишь пансионеркам – теперь всякое проявление отважного индивидуализма делает женщину предметом культа. Свои последовательницы есть не только у Эдны Миллей, Хелен Уиллс, Джеральдины Фаррар и королевы Румынии, громкие голоса одобрения звучат и в адрес Эми Семпл Макферсон и даже Рут Снайдер.[187] Какое влияние оказывает подобное преклонение перед женщинами на молодую девушку?

Она ведет себя тихо – чтобы другие девушки не обвинили ее в нахрапистости, из тех же соображений она все усерднее оттачивает вежливость. Ей хочется, чтобы ее считали простой и искренней, потому что в среде девушек приветствуются именно эти качества. Она меньше пьет, правда не на умученных скукой Юге и Центральном Западе, где эта мода пока не прошла. Она «немного разбирается в музыке», однако вряд ли виртуозно играет на рояле, потому что играют – для мужчин, среди женщин об этом лишь говорят. Она имеет неплохое представление о калориях и ни малейшего – о готовке, по той же самой причине. Впрочем, она бы с готовностью освоила все эти навыки, если бы полагала, что они позволят ей отличиться. «Отличиться» – это главное, и не только как Клара Боу, но и как мадам Кюри.[188] Перед нами, по сути, проявление старого американского идеализма, вышедшего за пределы дома, который более не поглощает женщину до конца; идеализм этот беспокойно выискивает мессий женского пола, но совершенно равнодушен к саморазрекламированным чучелам в сорочках, а к высоким целям, за которые поколение постарше воевало все эти двадцать лет, он уже поостыл – и отреагировал странным образом: стал консервативен, осмотрителен, склонен к выжидательной позиции.

В прошлом году на Ривьере еще встречались молодые англичанки, которые по-прежнему верили в мужчин, – это заметно по подчеркнутому покачиванию бедрами, когда они идут по улице, по тому, над чем они так заливисто смеются, – будто до сих пор извиняются за то, что родились девушками, и стараются быть «добрыми товарками» критически настроенным старшим братьям. Но что касается остальных – американок от француженок можно отличить только по тому, что они хорошенькие, – явственное пренебрежение, с которым они относились к своим спутникам мужского пола, повергало чуть ли не в шок. Помимо материальных вещей, высочайшим и самым востребованным образцом мужчины считался «старый добрый конь», будь то муж, жених или любовник. Мужественность поочередно объявлялась удушающей, скучной, тиранической или попросту смешной. Помню, как на вопрос весьма завидного поклонника средних лет, дозволительно ли закурить в ее обществе сигару, одна девушка ответила: «Ну разумеется. Я просто обожаю хорошие сигары», – и по