Уже согнул палец Кончак, чтобы подозвать предпоследнего остающегося возле него гонца и передать через него приказ отсечь раненого коняза от крепости, когда понял вдруг, что опоздал: городские ворота распахнулись, и оттуда вырвался отряд тяжеловооруженных дружинников. Закованные, как и их кони, в железо, с уставленными грозными копьями, они с пугающей Кончака быстротой проскакали по главной улице посада, отбрасывая в стороны и давя копытами увлечённых грабежом и полоном кыпчаков, и ввязались в свалку вокруг конязя Владимира за воротами острога. Видно было, что из города на сей раз выехали матёрые, опытные мужи. Споро окружили они своего конязя, бессильно поникшего в седле, а двое ратников, не обращая внимания на осыпавшие их сабельные удары, подхватили уже обречённого, казалось, на смерть в бою или плен Владимира под руки, другие, работая мечами, прикрыли их щитами. Теперь дружина урусов, в короткое время заметно поредевшая, начала отступать по главной улице предместья к городским воротам.

Кончак и сам не заметил, как очутился у тлеющих обломков ворот предместья. Слева ударили и стихли копыта, упала тень, и голос Темирбия произнес:

– Ещё осталась возможность ворваться на плечах урусов в крепость.

– Нет смысла, – ответил Кончак, не отрывая глаз от схватки. – Наших слишком мало. Пусть лучше займутся добычей и полоном, а то, я вижу, бабы начали уже разбегаться. Нет, ты лучше скажи мне, славный Темирбий, почему у наших воинов храбрости достаточно, однако нет такой стойкости, как у этих урусов?

– Я думал над этим, великий хан. Воину-кочевнику всегда есть куда отступить, и он знает, что в случае беды может увести в другое место свой скот и семью. Урусы же с дикарским упрямством поселяются навсегда в своих городах и селах, обнесенных жидким частоколом, отступать им некуда из-за их же глупости – вот и бьются насмерть. А конязю Владимиру не выжить после трёх ранений копьём.

– Трёх? О… Разве что урус-шайтан поможет. Мне не нравится, что наши воины гибнут в предместье под стрелами урусов, которые снова собрались на заборолах города. Эй, нукер! Скачи к самострельщиками, пусть бьют теперь по заборолам, не давая высунуться лучникам.

Через полчаса, послав гонцов снимать разъезды разведчиков возле днепровских бродов, Кончак приказал воинам, выгнавшим полон и захваченный скот из пылающего предместья, отступать по Залозному шляху. Сам же с основными частями дружин готовился отправиться вслед, чтобы прикрыть полон от возможного преследования. Разведчики должны были донести, если конязи, стоявшие на том берегу Днепра, вопреки ожиданиям, всё же переправились, однако в чужой земле надо быть готовым к любым неожиданностям. А вот и очередная, кажется…

Скачет к нему гонец, вот только не понять, откуда. Слезятся и горят у Кончака глаза, как и всегда, когда не выспится, и не может он по узорам на кожухе и малахаю определить, из какой орды гонец.

– Великий хан, вечно живи! Меня послал могучий хан Елдичук из-под Римова. Ничего не может сделать там Елдичук. Просит помощи или совета.

– Подробнее скажи, воин.

– Урусы успели подготовиться, великий хан. Они очистили и сами сожгли посад, а теперь отбиваются с городской стены, не давая нашим воинам к ней подойти.

– Какая там стена? Обычная деревянная или двойная, в середине забитая глиной и землей?

– Не поведал мне сего Елдичук. Однако, на мой взгляд, обычная бревенчатая.

– Поменяй коней у моего конюха и возвращайся к Римову как сможешь быстро. Скажи хану Елдичуку, чтобы никого не выпускал из города и ждал меня… Постой! И чтобы к моему приезду раздобыл два больших бревна. Если не найдёт готовых в посаде, пусть воины срубят и обтешут две высоких сосны. Вот теперь скачи к моему конюху.

Кончак смежил горящие на ветру глаза. Надо было решить, кого из ханов оставлять для защиты добычи и полона, а кому скакать вместе с ним на Римов. А это ещё двое суток в седле… Нет, не найти справедливости под великим Тенгри-Небом! Почему он, победитель, вынужден подыхать на пыльной дороге от смертельной усталости и бессонных дум, а коназ Игорь, позорно проигравший войну, валяется себе на коврах юрты со сладкой Бюльнар или пьёт его вино, или тешится, разъезжая душистой степью с соколом на руке?

Тут красное, блестящее от жира лица хана расплылось в ухмылке. Он поцокал языком и ответил сам себе вслух:

– А потому, что я так захотел. Только потому, что таково было моё, великого и мудрого Кончака, желание.

– О мужи! Неужели вам доставляет радость меня мучить? Я ведь уже трижды вам всё рассказал! – взмолился Беловод Просович. С невежливой горячностью вонзил он свою ложку в Хотенов котелок с кашей, обжигаясь и хлюпая, всосал в себя жидкую кашу, облизал ложку, вызверился на неё, будто превратилась она в лягушку, и, едва не переломив, засунул за голенище сапога.

– И не раз ещё всё снова перескажешь, боярин. Дорога долгая, – успокоил его, думая о своем, Хотен.

А думал Хотен о вот о чём. Хоть и держит он в памяти все услышанное в Киеве и Чернигове об Игоревом походе, ни к какому мнению о виновности или невиновности князя Игоря Святославовича покамест не пришёл. Надо будет изловчиться, выбрать время и пересказать повествование Беловода Просовича умнице Прилепе. А хоть бы и на следующем ночлеге: забраться с нею в лес подальше и… Что там говорит князь-неудача?

– …столько раз ты об этом ещё в Чернигове рассказывал, что твои слова стали круглыми и гладкими, как речная галька. Я даже не могу понять, как ты сам относился к приказам князя Игоря.

– Как относился? А никак! – окончательно разозлился Беловод Просович. – Это ты, князь без удела, и ты, киевский боярин не у дел, можете к чему-то там относиться да разглагольствовать! А мое дело – получил приказ, так исполняй! Вот моё отношение… И с чего бы это я стал с вами, добрые мои попутчики, откровенничать? Ну сами посудите: ты, княже, Ростиславович, родной брат великого князя Рюрика, который оружием отвоевал у Ольговичей свое великое княжение, и ты, боярин, служил Изяславу и сыновьям его, а я весь свой век служу Ольговичам!

Хотен, не выпуская своей ложки из руки, перевалился на спину. Если каша горяча, можно и подождать. Звёздное небо, яркое и чёткое, бросилось ему навстречу. Таких звёзд никогда не увидишь в Киеве, там между городом и звёздами вечно висит не то дым, не то пар. Слева громко плеснуло, потом еще. Крупная рыба водится в Семи, ничего не скажешь. Это про какую речку ему рассказывали, что в пору нереста её можно было перейти по спинкам сазанов? Половину прошлой ночи и цельный день Хотен провёл в седле и так устал, что, пожалуй, закрой он сейчас глаза, тотчас уснул бы, не дожидаясь, пока каша остынет. Закрыть глаза – и перед внутренними очами тотчас поплывут цветущие кусты ивы, нависающие над звериной тропой по берегу Семи, и замелькает, то скрываясь, то выныривая из яркой зелени, спина отрока, высланного в передовой дозор… Хотен встряхнул головою и заставил себя прислушаться к разговору у посольского костра.