Этим же летом по биографиям многих людей прошла и тяжело качнула весь мир мрачная кровавая волна первой большой войны. Она разбила, смешала и разметала по чужим сторонам миллионы ярких и красивых жизненных сюжетов, разлучила множество любящих и преданных друзей.

Вторая же волна военной ненависти, прокатившаяся по ненадолго успокоившимся океанам и землям, случилась всего лишь через три десятка лет и была гораздо ужасней первой. Воды морей содрогались, континенты чуть отдалялись берегами, оружейный чугун и сталь враждебных конструкций окончательно раздавили почти все прекрасные человеческие отражения удивительно счастливой эпохи.

Именно в те годы на северной окраине страны и были совершены самые дерзкие в её истории ограбления крупных банков.

Налётчиков отличала невиданная сила замыслов и изящная тонкость исполнения преступлений. Военное время не могло прощать медлительности, поэтому к рутинным полицейским операциям по розыску и поимке бандитов была добавлена прямая и бескомпромиссная жестокость армии и военных законов.

Во время одного из нападений произошла редкая по своей сути случайность, секундная заминка, вследствие чего автомобиль с налётчиками смогли повредить армейские снайперы, завязалась перестрелка, в которой погиб охранник банка, а вся банда была тут же уничтожена ответным автоматным огнём, но её главаря, оглушённого взрывом гранаты, всё-таки удалось взять живым.

Обстоятельства дела были очевидны, общественность ждала решения суда и справедливого возмездия.

Действительно, всё было ясно, многочисленные документы свидетельствовали о деталях преступлений достаточно подробно, заочный суд был скор, оглашение приговора назначили на вторник, но внезапно судья объявил о необходимости своей встречи и разговора с обвиняемым без свидетелей.

Мутный фонарь под потолком светил по всем правилам экономного военного времени.

Маленькую настольную лампу судья принёс с собой, с умыслом захватив её из своего кабинета. Яркая полоса электрического света, как он и предполагал, сразу же разделила сумрачную комнату допросов на две равные части.

Сердце и карманные часы судьи грохотали одинаково тревожно.

Ожидая назначенной им самим странной встречи, человек в мантии то и дело вставал из-за стола, прохаживался вдоль короткой стены и вновь садился.

Конвойные ввели прихрамывающего бандита, один из солдат тщательно проверил крепления и пристегнул цепи к железному стулу.

Человек в тюремной робе щурился на пронзительный свет лампы, с умыслом направленный ему прямо в лицо, но встать или отвернуться не мог.

– Послушайте, я в ваших руках, никуда отсюда не денусь! Может, соизволите, прекратите это издевательство?!

Невидимый для подсудимого собеседник откашлялся.

– Нет.

– Почему?! Вас интересует цвет моих прекрасных глаз или вы надеетесь заметить в них признаки запоздалого раскаяния?

– Меня интересует только одна деталь… Кто стрелял в охранника банка? Вы?

– Не знаю. Не помню, может и я. Разве для кого-то этот факт сейчас важен?

– Да, конечно. Убийцу казнят, а организатор налётов и убийства всего лишь пойдёт на каторгу.

– Уверен, что толпа давно уже намылила для меня верёвку.

– Толпа – да, но не я. Мне важно точно знать, кто убил этого человека.

– Бросьте эти жалкие кривляния, ваша честь! Между вами, судейскими, всё уже решено: меня вздёрнут, дело будет сделано, правительство и наши газетёнки тотчас же успокоятся, не так ли?!

– Нет, не так, Александр.

Человек в кандалах вздрогнул, наконец-то сквозь встречный свет пристально рассмотрев лицо судьи.

– Джон, ты?! Но почему же раньше…

– Молчи. И слушай внимательно.

Судья обошёл стол, сел на его край, заслонив лампу широкой спиной. В пронзительном сумраке лица обоих, и Александра, и Джона, казались серыми.

– От меня в эти дни не требовалось особой тщательности, но я сам, специально, успел изучить множество разных документов, десятки описаний очевидцев и заключений экспертов. Думаю, что только я один во всём мире сейчас могу с уверенностью утверждать, что именно ты из своего револьвера стрелял в несчастного охранника банка и оставил его любящую жену вдовой, а детей, двух прелестных девочек, сиротами. Но я хочу сейчас от тебя услышать правду. Ты?

– Зачем всё это тебе, Джон?

– Повторяю, есть выбор: казнь или тяжёлая, но всё-таки, жизнь… Мы с тобой были в детстве друзьями.

– А если признаюсь?

– Сейчас я для тебя всевышний. Никто не узнает и не услышит твоего признания.

– У тебя же могут быть неприятности…

– Не всем дано понять то, о чём заинтересованно догадался я.

Тонко прозвенели цепи на руках растерянного человека, когда он закрыл ладонями усталые глаза.

– Ты прав, Джон, это был мой выстрел, я точно помню своё решение.

– Прощай.

Высокий, сутулый в бесформенной чёрной мантии, судья выключил лампу и, тяжело ступая, направился к двери.

– Джон, а как же…? Что будет теперь со мной?!

Взвизгнула, открываясь, тяжёлая дверь. На пороге Джон обернулся.

– Ты знаешь, как звали того охранника, которого ты убил?

И словно негромким эхом раздалось уже по коридору:

– Сидни…

Забавная игрушка – калейдоскоп. Для каждого в нём есть своя картинка, никогда не похожая на те, что были секунду и две назад. И всегда эти изображения зависят не только от наших движений, но и от направления жизненных волн, заставляющих нас именно так поступать.

Люди, среди которых он начинал свою жизнь, искренне принимали за настоящее счастье отсутствие излишних и вынужденных забот.

Однажды и сам Эдгар коротко задумался о предстоящих осенних холодах. С лёгкостью нахмурился, но тотчас же, вслед своим мимолётным сомнениям, с удовольствием рассмеялся.

Действительно, вот уже пять лет подряд ему удавалось не надевать на себя ни тёплых меховых шапок, ни прочных гражданских пальто, не пользоваться разноцветными вязаными перчатками. Ведь если нет никакой необходимости отвлекаться на серьёзные покупки давно позабытых вещей, то зачем же попусту вспоминать об их существовании?

Эдгар был рад своей жизни, устроенной таким уж славным и интересным образом, что каждый раз, когда заканчивалось весёлое и знойное сухопутное лето, его сейнер уходил в жаркий тропический океан, на промысел макрели, а спустя полгода, с окончанием рейса, перед ним вновь оказывались привычные городские улицы, наполненные уже прозрачной солнечной весной.

Так вот и получалось, что время тёплых шапок для него всё никак не наступало.