– Провокация! – громко хлопнул ладонью по коленке Ленин. – Гнусная, примитивная провокация, имеющая цель поманить, задурить голову и одним ударом обезглавить всё революционное рабочее движение!

– Молодые люди, я вам не мешаю? – раздался раздражённый фальцет Плеханова, прервавшего свою высокоинтеллектуальную речь и уже несколько минут слушающего «диалог в прихожей».

– Меня не интересуют никакие предложения и никакие посулы кровавого самодержавия, – гордо вскинув подбородок, уже громко и отчётливо произнёс Ленин. – Верить ему – себя не уважать. Вступать с ним в дискуссию – значит опускаться до его уровня! А вот что меня действительно интересует, это как он узнал о содержании нашего номера, если «Искра» ещё даже не доехала до России? Где, когда и как он мог её прочитать?

В редколлегии наступила звенящая тишина. Подпольщики, дезориентированные самим фактом царского послания и увлечённые обсуждением его содержания, только сейчас осознали, насколько они прозрачны для «тёмных сил», которые «злобно гнетут»…

– Куда и каким образом доставлено письмо? – перешёл в наступление Ленин. – Кому адресовано? Когда отправлено?

Краткое энергичное расследование, проведённое на месте, продемонстрировало неудобоваримо жуткие обстоятельства: в день, когда письмо императора было отправлено, газета была ещё не напечатана, даже не набрана, и содержание её правилось и дополнялось в рукописной форме. А это значило, что царская охранка здесь, в Германии, имеет доступ к личной переписке членов редколлегии, знает адрес редакции и адреса подпольщиков.

– Это провал! – констатировал Ленин. – Думаю, что отправленный тираж до России не доедет[24]. Жаль… Надо срочно менять явки и предупредить товарищей… Но самое главное и самое печальное – среди нас провокатор…

Плеханов открыл рот, чтобы что-то возразить, но последние слова Ленина придушили его реплику в зародыше, и, чувственно прокашлявшись, гуру сел за письменный стол, мрачно и величественно задумавшись. Перед ним на столе лежало письмо императора, и взгляд Георгия Валентиновича непроизвольно упёрся в цитату Энгельса: «Нельзя уйти от своей судьбы… от неизбежных последствий своих собственных действий».

Редколлегия расходилась по одному, со всеми конспиративными предосторожностями, петляя, как зайцы, по уютным улочкам столицы Баварии, стряхивая потенциальные «хвосты» и заходя для проверки во встречающиеся учреждения, лавочки и магазинчики.

Один из революционеров-подпольщиков, солидный импозантный лысеющий мужчина, с огромными, чуть навыкате, глазами и аккуратной растительностью на лице, по стилю чем-то напоминающей бороду и усы императора России, выполняя дежурную заячью петлю, быстро заскочил в местное почтовое отделение, профессионально проверился, убедился, что слежка как своих, так и чужих отсутствует, и уже спокойно и вальяжно подошёл к стойке приёма телеграфных сообщений, быстро начеркав и передав солидному почтовому служащему краткое сообщение: «Парвус-Фальку. Тётушка заболела. Просит приехать. Срочно».

Декабрь 1900-го.

Баку. Вилла Петролеа

Император, ступая по-кошачьи, прошёл вдоль короткого строя стоявших навытяжку флигель-адъютантов, прибывших в Баку вместе с полицейскими чинами, и коротко вздохнул.

– Благодарю вас, господа, за проделанный долгий путь от Балтики до Каспия и прошу прощения за некоторые неудобства в общении со мной… Вас, наверно, уже предупреждали про мои осложнения после болезни, в том числе частичную потерю памяти… Помню лица, но не помню события, с ними связанные, и путаюсь в именах… Поэтому не обессудьте, я каждого из вас назову, а вы поправьте, если ошибусь.

– Князь Василий Александрович Долгоруков, в кругу семьи – Валя. Так?

– К вашим услугам, – коротко кивнул и прищёлкнул каблуками ротмистр, обладатель щеголеватых гусарских усов.

– Нарышкин Кирилл Анатольевич, если не ошибаюсь?

– Точно так, ваше величество, – на полшага вышел из строя, слегка поклонился и шагнул на место штабс-капитан, не отводя от императора внимательного, с прищуром, взгляда.

– Граф Дмитрий Сергеевич Шереметев?

– Я!

– Князь Владимир Николаевич Оболенский?

– К вашим услугам!

– И наконец, граф Андрей Петрович Шувалов…

– Ну что ж, кое-что помню, – усмехнулся император, возвращаясь на своё место перед строем. – Переходя к делам, предлагаю поменять привычный для вас порядок работы. Адъютанты во время битвы обычно передавали приказы штаба в батальные линии. Вот я и прошу вас быть готовым именно к такой службе в ближайшее время. Для каждого из вас приготовлен пакет с заданием, вы можете с ним ознакомиться, но обсуждать его ни с кем не стоит. Почти всё связано с дальними поездками; сообщите, если для этого имеются препятствия. Все поручения… – император сделал паузу и ещё раз оглядел короткий строй офицеров, – абсолютно все связаны с обороноспособностью государства, поэтому выполнение каждого из них увеличивает наши шансы в предстоящих схватках на поле боя. Прочитайте, подумайте, и, если возникнут вопросы, буду рад ответить на них после совещания. Вольно! Все свободны!

Декабрь 1900-го.

Баку. В здании городской думы

Жандармы, рассаживающиеся в кресла Большой залы, были напряжены и взволнованы. Их не часто баловали вниманием высшие государственные сановники, и к ним с плохо скрываемым презрением относились военные. Про разночинную интеллигенцию и рабоче-крестьянскую среду и говорить нечего – там они считались существами инфернальными.

Шизофрения российского «прогрессивного» общества того времени, считавшего убийство государственных служащих ненаказуемым и даже героическим поступком, но одновременно требовавшего от государства поддержания образцового порядка и законности, цвела и процветала. Главное, чтобы тушки протестующих и манифестирующих ни в коем случае не пострадали.

Все эти волны любви к террористам и ненависти к властям докатывались даже до судов, в результате чего, например, была оправдана Вера Засулич, стрелявшая в градоначальника Трепова. Одним словом, жандармское управление начала ХХ века было осаждённой крепостью, вынужденной жить и работать в условиях чрезвычайно агрессивной внешней среды.

И вдруг император делает такой демонстративный шаг – приглашает жандармов собраться и поговорить за чаем. Ново. Необычно. Чертовски приятно, но очень тревожно. Что же стряслось такого, что самодержец снизошёл? Этот немой вопрос читался на лицах собирающихся полицейских и требовал ответа.

Император занял свою обычную позицию, чуть в углу, откуда хорошо был виден весь зал и где можно было, делая вид, что занят набиванием трубки, исподволь наблюдать за собирающимися и решать в уме уже привычную проблему: как построить разговор и куда его развернуть, чтобы избавить себя от пристального внимания подчинённых и выявления массы несоответствий между тем, каким он был до и каким стал после болезни.