За нейролингвистом плелись Альма и Черемисинов, но последний вскоре отстал и где-то затерялся. Собаки же своих не бросают. На фоне человечества они настоящие люди. «Вернусь в Москву, сразу же позвоню Гаршину, — решил Велемир. — Только он способен взять след и бежать по нему до тех пор, пока не вцепится в ногу злодея». А кто злодей-то? На этот глупый вопрос он отвечать не стал. Отмахнулся. Даже если нет злодея, есть обстоятельства. Клубок тайн и противоречий, который необходимо распутать. Марк справится. А злодея можно и назначить. Да тут их пруд пруди, возьми любую собаку.

— Да, Альма? — спросил Велемир. Та виновато наклонила голову.

Он шел в гостиницу, а вышел на берег Волги. Ноги сами вынесли. Вдали, почти на середине реки виднелся небольшой островок, а на нем стоял деревянный крест. Что это там, могила? Тогда кого? Уж не супруга ли белой вдовы с кладбища, который здесь и утоп? Вспомнив об этой странной особе, Велемир подумал и о том, что нужно непременно сегодня же навестить ее. В ней тоже таится какая-то загадка, подлежащая дешифровке. И можно не ждать Гаршина, с которым он намеревался тотчас же встретиться в Москве. Если, конечно, сумеет вернуться.

Катя сказала, что этой белой вдове лет сорок. Но вот эти идиоты в бане говорили, что она — старуха. Неувязка. В глубине души Велемир почему-то отчаянно надеялся, что белая вдова, появившаяся здесь, в Юрьевце, десять лет назад, и которую тоже звали Лена, как и его погибшую жену, и которой было столько же лет, как и ей, — это одно и тоже лицо. Мысль совершенно безумная, но она раскаляла сердце. Наполняла его тоской, страхом и ожиданием. Да еще какой-то болезненной любовью.

— Сейчас же к ней и тронусь, — сказал Велемир, привыкнув уже в этом городке говорить вслух, находясь в полном одиночестве. — Тронусь умом, — добавил он, продолжая стоять на берегу и всматриваясь в крест на острове.

— А вот это и есть бывшая Кривоезерская пустынь, — услышал он позади себя женский голос. Оглянулся — Катя Рябцева. А ожидал отчего-то увидеть белую вдову. Или кого?..

Женщина указывала рукой на небольшой островок посреди реки.

— Ты что же, выслеживала меня? Или приняла эстафету от Черемисинова?

— Почему? Просто Матвей Яковлевич просил не оставлять тебя одного. Шла поодаль и… дошла. А Черемиска оленей покупать отправился. Тот еще обормот.

— Где же он их достанет?

— Да уж достанет где-нибудь. Хоть в зоопарке в Иваново или Костроме. Предприниматель все ж таки.

— Мелкий.

— Они с Гургеном из «Хилендара» скооперировались. Черемиска будет стадо разводить, а тот олениной торговать. Дело пойдет.

— А ты, стало быть, пасти станешь? Как меня.

На это Катерина ничего не ответила. Помолчав немного, Велемир задал очередной вопрос:

— А откуда про пустынь знаешь?

— Я ведь раньше тут экскурсоводом работала. Пока должность эту не упразднили. Пришлось вот при гостинице остаться уже в ином качестве.

Сказала она это без всякого сожаления. Может, это «новое качество» ей и больше нравилось. Ходить по городу не надо, говорить тоже, только лежать.

— Ну, давай тогда, рассказывай, вспомни старое, — произнес Велемир. — А после вместе к белой вдове двинем. Уж коли Ферапонтов тебя ко мне соглядатаем приставил.

И Катерина послушно и даже в охотку начала разъяснять:

— Их ведь два Юрьевца-то, и оба в честь Георгия Победоносца. Один на крохотной речке Колокше в Ополье, потому и называется Юрьев-Польский, он старше нашего почти на сто лет, а наш раньше носил прибавочку «Повольский». Объяснять почему — не надо. Первый Юрий Долгорукий заложил, наш — его внук Георгий. В прежние времена его еще так и называли — Георгиевском. У нас намоленный город, чтоб ты знал. А иногда ночью вдруг появляется неземное сияние. Я сама несколько раз видела. Правда, давно, в детстве. А теперь уже и не упомню, когда оно в последний раз было. Надо у Ферапонтова спросить.

— Спросим, — сурово пообещал Велемир. — Со всех по полной программе спросим. Никто не отвертится.

— Наш князь Георгий сложил голову в сражении с татарами через тринадцать лет после основания Юрьевца, — продолжила Катерина. — Вся его дружина тоже погибла. А тело самого князя было найдено на поле боя без головы. Потом ее нашли и… она приросла! Его святые мощи несколько веков покоились в Успенском соборе Владимира. А когда в советское время решили их исследовать в медицинской академии, то выяснили невероятное. Действительно, вопреки всем законам медицины, разрубленные шейные позвонки срослись. На мертвом теле. Как это тебе?

— Как. Так. Никак.

— А в девятнадцатом веке город оказался в стороне от торговых путей и стал приходить в упадок. Хотя как сказать. По-моему, напротив, он словно бы «ушел в себя», в особую заповедность. Начал сосредотачиваться. Для каких-то высших целей. И даже хорошо, что промышленность обошла его стороной. И это еще чудо, что он спасся от затопления, когда строили водохранилище. Но вот Кривоезерская пустынь ушла под воду…

— Там? — жестом Цезаря указал Велемир на маленький островок с крестом.

— Там, — подтвердила экскурсовод. — А колокольня нашей церкви, в которую ты забрел, одна из пяти самых высоких на Волге. Семьдесят метров со шпилем.

— А вот шпиля-то я и не заметил, все под ноги смотрел, — с некоторым огорчением произнес Велемир, почесав нос.

— Калязинская колокольня была похожа на нашу. Только тот собор ушел под воду, одна колокольня и высится над зеркальной гладью, а наш сохранился.

— Везет вам.

— Еще как! Особенно если учесть, что Кривоезерскую пустынь сначала разрушили, а потом тоже утопили. При постройке Горьковского водохранилища в пятидесятые годы. А тот крест, который ты видишь, не такой уж и маленький — двенадцать метров. Его только пятнадцать лет назад установили. А сама пустынь, или монастырь, если угодно, стоял напротив Юрьевца в окружении трех пойменных озер. Да ты и сам прекрасно знаешь и видел и его и это место.

— Когда же это я мог видеть? — удивился Велемир. — Мне же не сто лет. Ты меня уж совсем за снежного человека держишь.

— А на картинах Левитана, — улыбнулась Катя. — Помнишь, наверное, его «Тихую обитель» и «Вечерний звон»? Или, живя в Москве, никогда в Третьяковке не был?

— Был, конечно, — смущенно ответил Велемир. — Но и ты, подруга, особенно-то не наглей. Совсем страх потеряла.

— Вот тут он и работал в конце девятнадцатого века. Сам потом вспоминал, что его сюда тянет неведомая сила, что он любит бродить вокруг монастыря, что все здесь переплетено: и красота, и таинство. Кстати, тут же им написаны и «Волга в пасмурный день», и «Омут», который словно из сказки вышел.

— Так выходит, что Иерусалимская икона ушла под воду вместе с монастырем?

— Так все считали и считают. Вот почему я так же, как и ты, удивилась, когда Ферапонтов сказал, что она где-то в Юрьевце укрывается до поры до времени.