Они оба замолчали, вновь вглядываясь в далекий крест на островке.

— А еще, — продолжила Катерина, — в нашем городе Ермак родился. И протопоп Аввакум жил. Его еще тут чуть «батожьем» попы не убили. Ночью бежал. И архитекторы братья Веснины тоже отсюда. Это которые конструктивисты. И Андрей Тарковский здесь родился. Ну, не совсем в Юрьевце, рядом, в селе Завражье, но это дело не меняет. Он тут в детстве по крышам лазил и яблоки в чужих садах рвал. И вообще… В музее-то его ты хоть был?

— Был, с Леной.

— Помнишь «Страсти по Андрею»? А фразу из этого фильма: «Нет ничего страшней — когда в храме Божьем снег идет!»? Так это отсюда. Потому что он сам в детстве бродил здесь по заброшенным и запущенным церквям. А отец его, поэт, стихи написал, сейчас вспомню. «Вот Юрьевец, Юрьевец — город какой — посмотришь в бинокль на него с высоты — у самой воды, под самой горой в две улицы тянется на три версты…»

— Молодец, — похвалил ее Велемир. — Много знаешь, не все еще подзабыла при новом ремесле. У князя Григория постельничим бы была.

— Брось. Не кори.

— Да я так. Ты, наверное, и впрямь была хорошим экскурсоводом.

— Единственное, что я люблю — это свой город, — серьезно ответила Катя.

— А мужа?

— Мужа… Да честно говоря, никакой он мне не муж. Так, игра все это. Еще со школы. Просто жалко его. Вот мы оба и притворяемся.

— Странные вы все здесь какие-то, сразу и не раскусишь, — со вздохом сказал Велемир. Вздохнула и Альма, внимательно слушавшая их все это время.

— А я тебе вот еще что могу про нашу Иерусалимскую икону рассказать, — радостно сообщила Катя, явно ободренная похвалой Велемира. — Она… молодит человека. Который достоин. И безвинно страдает.

— Как это? Чего плетешь-то?

— А вот послушай. Был такой случай. Одна девица жестоко страдала водянкой и едва могла передвигаться. Но дело даже не в этом. Она так хотела увидеть Иерусалимскую икону, что собрала все силы и двинулась в церковь. А по дороге упала. И когда принесли ее обратно домой, то все домашние подивились: лицо было покрыто безобразными и глубокими морщинами. И выглядела она уже не на тридцать или сорок лет, а на все семьдесят. Прошло какое-то время. И девица вновь собралась к Иерусалимской иконе. На этот раз дошла. Сама, без посторонней помощи. И что ты думаешь?

Экскурсовод помолчала, поглаживая собаку.

— Да не тяни ты, язва! — в сердцах бросил Велемир.

— Лишь только она приложилась к иконе, как все ее морщины стали постепенно исчезать. И она вновь стала молодой, да еще и здоровой.

Гость Юрьевца задумался. Потом наконец изрек:

— Так. Ладно. Хватит рассусоливать, пошли к белой вдове. Веди меня, мой Вергилий, по следующим кругам ада. А наука и вера в Господа не только не противоречат друг другу, но они совместимы и идут рядом. Вот мой ответ.

И они отправились по назначению. А по дороге возле них вновь как-то незаметно образовался Черемисинов, словно и не уходил никуда. Вначале Велемир специально не обращал на него никакого внимания, но затем все же снисходительно спросил:

— Ну как, ненецкий каюр, достал олешек-то?

— Вы, товарищ Тожэ, буквально обижаете мелких предпринимателей, буквально третируете их с высоты своего столичного роста, — отозвался тот. — Олени — это ведь иносказательно, я коз хочу разводить. Речь о козах и козлищах шла. Их и доставать незачем. Они — всюду.

Тут уж возразить было нечего. Стоило только посмотреть вокруг. А через некоторое время они подошли к покосившейся кладбищенской сторожке. Дверь в нее висела на одной петле. Признаков жизни внутри не наблюдалось. «Бесперспективный объект», — вспомнил Велемир вчерашние слова Катерины. «А Россия — объект перспективный? Для кого как. Пока еще что-то можно нарыть и прихватить с собой. Покойники здесь останутся. Хотя и их можно пустить в дело…»

Но философствовать и политогизировать на эту тему под ярким солнцем не хотелось. Надоело об одном и том же. Надо жену искать. Ее язык. И Праязык тоже. С Центром Х. Да и икону Иерусалимскую монаха Корнилия также было бы не худо отыскать. Вот тогда что-то с места и сдвинется. Все от человека зависит, особенно когда он одержим. И один — на кладбищенском поле — воин.

Такие мысли каруселили в голове Велемира, пока он стоял перед сторожкой, а войти внутрь все не решался. Катя с Черемисиновым и даже Альма терпеливо смотрели на него. Ждали указаний. Когда на штурм Измаила идти? А генералиссимус, собравшись с силами, твердо произнес:

— Всем стоять здесь, никуда не уходить, даже не двигаться. Я один.

И он решительно толкнул плечом дверь, которая в ответ скорбно заскрипела. В сторожке царил полумрак, но в углу что-то белело. И слышалось натужное дыхание.

— Есть кто живой? — на всякий случай спросил Велемир. Вопрос был глупым, поскольку мертвый бы и не откликнулся, а все остальное — в зависимости от обстоятельств, которые незваному гостю в данный момент не подчинялись. Так что нечего и навязываться. Проще повернуться и вывалиться вон. Но Велемир упрямо продолжал стоять на месте, не решаясь двинуться вперед, чтобы ненароком не сломать себе в темноте шею.

— Эй! — вновь позвал он. — Отзовитесь.

В гробовом молчании прошло минуты три.

— Ну, отозвалась, — услышал он наконец женский голос. — Чего надо-то?

Наличие в сторожке признаков (или призраков?) биологической жизни прибавили Велемиру смелости.

— Я, собственно, вот по какому делу… — поспешно сказал он, но ему не дали договорить.

— А мне плевать. Проваливай.

— Можно и провалиться, — послушно согласился он. — Однако это не по-советски. Разве вы не желаете узнать, зачем я пришел?

— Нет. Даже видеть тебя не хочу.

— А почему, позвольте спросить?

— Потому что ты мне смертельно надоел.

— Да мы же даже не знакомы!

— Еще как знакомы! Ты мне всю жизнь сломал.

Велемир начал холодеть. Началось с ног, дошло и до ушей. Он понял, что разговаривает с полубезумной белой вдовой, но вот голос… Голос напоминал его жену Лену. Да и манера изъясняться у нее была порой точно такая же. Когда она пребывала «не в настроении». Могла даже запустить чем-то в голову. Но не тяжелее пепельницы. Так что язык соответствует.

— Когда же я вам успел «жизнь сломать»? — вяло пробормотал он, уже зная, каким будет ответ:

— Всегда и ломал, скотина. А потом бросил меня здесь одну. Помирать.

Или он действительно разговаривал с привидением, или сам начал трогаться умом, как и предполагал на берегу Волги часа полтора назад. Но отступать было уже поздно. Да и некуда.

— Лена, — сказал он, — ты решительно не права. Или принимаешь меня за кого-то другого. Или сама другая. Или другие все, кроме нас.