Соседи выглядят почти так же, как и те парни на берегу. Губы побелели и потрескались. Они раздражены, нервничают, и их раздражение фокусируется на мне, как луч фонарика.

– Ну, и что ты будешь делать? – обращается ко мне явно потерявший терпение человек, которого я даже не знаю. – Не можем же мы сидеть здесь целый день.

Я не отвечаю, потому что, встретившись с ним взглядом, на мгновение вижу в его глазах то же безумие, что светилось в глазах парней на побережье. Я научилась опознавать это безумие, а потому знаю, что может разразиться в любую секунду.

Но мистер Бернсайд смотрит на свою жену, с которой у него за долгие годы совместной жизни установилась почти телепатическая связь, и та подходит ко мне и освобождает от моей ноши.

– Почему бы тебе не пойти домой, Алисса? – говорит она, на этот раз правильно произнося мое имя. – Мы сами все решим. Спасибо тебе за воду и прости нас, что мы поставили тебя в такое положение. Это наша проблема, а не твоя.

Я не спорю. Даже не прошу вернуть рюкзак. Мне все равно. Лишь бы выбраться отсюда.

Только после ухода из дома Бернсайдов мне приходит в голову, что на рюкзаке Келтона трафаретом выведено его имя. Если соседи и не знали до этого, что у Макрекенов есть вода, то теперь точно узнают.

Солнце садится, и мы собираемся за столом. Думаю, это будет самый странный ужин из всех, за которыми я когда-либо сидела. Даже еда какая-то сюрреалистическая: солонина и капуста, а на десерт – не до конца размороженный тыквенный пирог.

– Ни о чем не спрашивай, – шепчет Келтон, склонившись к моему уху. Не больно-то и хотелось.

Несмотря на то, что в доме имеется независимая от внешних сетей система электроснабжения, о которой Келтон так любил хвастаться, свет в гостиной выключен, и на стол миссис Макрекен поставила зажженные свечи.

Во главе стола сидит мистер Макрекен, который сердито смотрит на всех присутствующих, словно он – лорд, взирающий на своих вассалов. Похоже, он происходит из породы тех властолюбивых родителей, которые требуют, чтобы их дети постоянно извинялись перед ними, в том числе и за столом. Хотя сейчас взгляд мистера Макрекена направлен больше на Жаки, с аппетитом приканчивающую уже третий кусок солонины. Сама веселая непочтительность, она оборачивается лицом к хозяину дома и, помахивая вилкой, спрашивает:

– Так что там со свечами?

– Хороший вопрос, – бормочет мистер Макрекен, обращаясь к своему куску солонины, но таким тоном, что становится понятно, что он имеет в виду свою жену. – Мне тоже было бы интересно узнать.

– Мы не хотим больше щеголять своим электричеством перед соседями, у которых его нет, – говорит миссис Макрекен гораздо более спокойно, чем требует ситуация.

– Мы полгода возились, устанавливая автономную электросистему, и я хочу ею пользоваться, – возражает ее муж. – Притом, чтобы отвадить соседей, нам нужно гораздо больше свечей.

– Нам не нужно было бы волноваться из-за соседей, если бы мы проявляли побольше сострадания, – возражает его жена.

– Может быть, нам всех их пригласить на ужин? – спрашивает мистер Макрекен.

– Может быть, – идет ва-банк миссис Макрекен.

Отец смотрит на сидящих за столом как прокурор на жюри присяжных и изрекает:

– Делиться нужно либо всем, либо ничем. Середины не бывает.

– Благодарю вас, Магистр Йода! – произносит Жаки.

Думаю, родители Келтона не в первый раз спорят по этому поводу, потому что сам Келтон быстро, без подготовки вступает в разговор:

– Это называется психология дефицита и синдром обездоленности, – говорит Келтон, чувствуя необходимость защитить отца, хотя это выглядит так, словно он за отца извиняется. – Добавьте к этим факторам динамику функционирования толпы, и вы, действительно, получите на выходе неуправляемую массу, которая раз за разом станет забирать у вас все больше и больше, пока вы не останетесь без малейших запасов.

– Дефицит, – произносит задумчиво Жаки. – Отличное слово. Скоро ты догонишь меня в тестах.

– Так думают полные банкроты и эгоисты, – говорит миссис Макрекен.

– Но он прав, – слышу я вдруг собственный голос, что удивляет всех, в том числе и меня. Я думаю о том, как наши соседи делили принесенную мной воду и как кто-то из них готов был наброситься на меня – поделившуюся с ними этой водой. Но я понимаю и миссис Макрекен, хотя и не могу встать на ее сторону. Это не вина, а беда наших соседей, и когда люди видят прямую угрозу собственной жизни, то хватаются за любой вариант спасения. Если же ты не хочешь, чтобы это происходило за твой счет, отойди в сторону.

– Либо ты оставляешь двери настежь, либо запираешь, – говорю я с сожалением и печалью. – Люди слишком сложные создания, чтобы им можно было доверять в ситуации между этими крайними положениями.

Миссис Макрекен изучающе смотрит на меня, считая, вероятно, что я ее предала.

Зато ее муж глядит на меня с удивлением, почти с гордостью, отчего я чувствую себя крайне неуютно. Неужели мое вступление в ряды воинства Сатаны завершено? Тошнотворное ощущение.

Мистер Макрекен откашливается.

– Это уже не имеет значения, – говорит он. – На рассвете мы отправляемся в наше убежище.

– Что за убежище? – недоуменно спрашивает Гарретт.

– Укрытие, – объясняет Келтон. – Тайное место, куда мы должны уйти в случае глобальной катастрофы.

– И когда мы уезжаем? – спрашивает Жаки.

Келтон не отвечает, и по его молчанию я понимаю, что мы не входим в качестве параметров в уравнение мистера Макрекена.

– Там хватит места только для нас, – говорит он. – Мне очень жаль.

И, как мне кажется, он искренен. Что до меня, то, откровенно говоря, пока я не думала о том, что будет со всеми нами и со всем миром после этого ужина. Не было времени как-то рассчитать будущее – даже краткосрочное. Но затем мистер Макрекен говорит то, что кажется мне поистине удивительным:

– Алисса! Я хочу оставить тебе ключи от этого дома.

– Что? – переспрашиваю я.

– Я научу тебя пользоваться нашей системой безопасности и покажу все наши ловушки. Все наше хозяйство на все это время будет принадлежать тебе.

Он смотрит на Жаки и без особого энтузиазма добавляет:

– Всем вам, троим.

Интересно, думаю я, а какова подоплека того, что отец Келтона отдает мне ключи? Я вспоминаю, как моя мать всегда оставляла телевизор в доме включенным, когда мы уезжали на каникулы – воры, услышав, что в доме работает ящик, не рисковали к нам забираться. Может быть, мистер Макрекен продумал более изощренный вариант такого же плана? А может быть, его склонил к этому Келтон? А может, я сама каким-то образом повлияла на него?

Я думаю о страшных днях, что ждут нас впереди. Все это ведь когда-нибудь да кончится, верно? Это время, как назвал его мистер Макрекен, не может длиться больше недели-двух. И в тот момент, когда я начинаю с надеждой мечтать о лучших днях, все становится хуже – сразу и бесповоротно.