– Спасибо тебе. Спасибо за все. За то, что рисковал собой, чтобы мы остались.

Я косо усмехаюсь.

– Я же бойскаут, ты помнишь?

Это я говорю, чтобы она улыбнулась. И это работает.

– А потом, должен же я был как-то оправдаться за то, что был совершенно бесполезен на пляже.

– Ты не был бесполезен, – говорит Алисса.

– Но ведь нас спасла Королева Мрака! – напоминаю я. – А не я.

– Ты думаешь, было бы лучше, если бы ты нажал курок и убил того парня?

Я задумываюсь. Отец всегда говорит: если не готов использовать оружие, не доставай его. Я не готов. И, может быть, это хорошо.

Мы догоняем Жаки и Гарретта наверху, где они осматривают игровую комнату. Жаки взялась за пинбол – классический вариант игры под названием «Зона Сумерек». Она нажимает на флипперы, заставляя шарик прыгать по игровому полю.

– Вот вам моя жизнь, в удобной для понимания форме пинбола, – говорит она.

Гарретт рассматривает консоль для «Пакмана» и заявляет, что она неисправна.

– Прости его, Господь, он не ведает, что говорит, – произношу я, обратившись взором к потолку. Алисса показывает Гарретту, как управляться с консолью. Он проходит первый уровень, и вот его уже не оттащить.

Я замечаю, что Жаки прервала игру и отрешенно сидит в кресле. Ее явно лихорадит.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

– В полном, – отвечает она. – Отвали.

Я иду в ванную и приношу коробочку с жаропонижающим.

– Антибиотик сработает лишь через день. А это снимет жар.

Жаки берет лекарство и, проглотив три таблетки, запивает глотком воды. На этот раз она меня не благодарит. Наверное, нормирует благодарность – так же, как мы нормируем потребление воды.

Я иду вниз и некоторое время сижу перед телевизором бок о бок с матерью. Она смотрит не новости, а «Назад в будущее». Да уж, фильмец – не оторваться. Док Браун говорит, что для путешествия во времени нужно набрать напряжения в одну целую двадцать одну сотую гигаватта, но произносит он это неправильно, что меня всегда доставало: «фигаватта».

Ничего удивительного в том, что мать смотрит фильм, а не новости. В новостях – сплошной мрак, а этого нам хватает и с нашим отцом. Моя мать придерживается позитивной, оптимистической школы в философии, и, в известном смысле, мои родители уравновешивают друг друга.

Мать делает телевизор потише и поворачивается ко мне.

– Тебе нужно уладить отношения с отцом, – говорит она.

– Сейчас?

– Потом будет сложнее.

Отец, по своему обыкновению, что-то варит в гараже. На этот раз это некий гибрид лопаты и топора. Не уверен, оружие это или инструмент. На мой взгляд, не очень практичное приспособление. Некоторое время я смотрю на спину отца и размышляю, не зная, с чего начать.

– Отец! – наконец говорю я.

Он прерывает сварочные работы, но не поворачивается.

– Да, Келтон? – говорит он холодно.

– Я должен рассказать о том, что было на пляже в Лагуна-Бич.

– Я могу догадаться: опреснители сломались и люди взбунтовались. Верно?

– Это было в новостях?

Отец поднимает сварочную маску и качает головой.

– Сейчас происходит слишком много всего, и новости не поспевают за событиями, – говорит он. – Но, если вспомнить историю различных кризисов, многие вещи можно предсказать.

– Мы не видели, как все было, но, судя по тому, что осталось, это было ужасно.

Я откашливаюсь и, наконец, подхожу к тому, что хочу сказать:

– Прости за все это. Но ты мне не оставил выбора.

– Завтра утром мы уезжаем, – говорит отец, не отвергая, но и не принимая моих извинений.

– В убежище? – спрашиваю я.

Отец кивает:

– Пора.

– А как же Брэди?

– Мы больше не можем ждать.

Я понимаю, что для отца это нелегкое решение.

– Надеюсь, он усвоил хотя бы некоторые мои уроки, – говорит отец. – И запасся всем необходимым. Может быть, у него даже есть и собственное убежище.

– А как быть с Алиссой и Гарреттом? – говорю я, гораздо меньше беспокоясь по поводу Жаки. Ответ я знаю заранее.

– Мы не можем взять их с собой, – твердо говорит отец. И на сей раз я знаю – его мне не обойти. Что означает, что мы с Алиссой, Гарреттом и Жаки пойдем отсюда разными путями.

– Тогда разреши им остаться здесь, – говорю я. – Здесь есть вода и пища. И мы можем научить их, как обращаться с системой безопасности.

Отец размышляет. Он не обрывает меня, и в этом мне видится хороший знак. Я делаю еще одну попытку:

– Мы ведь не можем выбросить их на улицу…

Отец встречается со мной взглядом, и теперь в глазах его не тот пронизывающий до мозга костей холодный стальной оттенок, к которому я привык за все эти годы. Нет, здесь что-то другое. Взгляд мерцающий, влажный, говорящий об уязвимости и почти что беззащитности. Взгляд, открыто выражающий чувства, которые я никогда не замечал в нем. И в этом единственном взгляде передо мной словно раскрылся личный файл, в котором заархивированы годы сжатой эмоциональной информации, и эта информация вырвалась на свободу и поразила меня своей истинностью. Так вот что лежит под его вечной раздраженностью! Все эти столь любимые мною с детства игрушки, призванные защитить нас от угрозы пострашнее, чем конец света, все вспышки гнева, вся нетерпимость, которые изгнали из дома Брэди и вот-вот прогонят мать – все это были лишь нити того покрывала, что отец сплел, чтобы спрятать под ним свой собственный страх.

В детстве мы идеализируем своих родителей. Они для нас – идолы, само совершенство, поскольку являются мерилом оценки и окружающего вас мира и нас самих. Когда мы вступаем в подростковый возраст, родители выводят нас из себя – оказывается, они не только лишены совершенства, но во многом уступают нам. Но вот наступает момент, когда мы понимаем: нет, они не супергерои, но и не негодяи. Они до боли, непростительно человечны. Вопрос лишь в том, способны ли мы простить им эту человечность.

Словно обнаженный нерв, отец стоит, держа в руках этот дикий гибрид лопаты и топора, и я осознаю, что эта штуковина и есть физическая манифестация всего, чего он боится. И я не знаю, что сказать, кроме как:

– А ловушки-то работают.

Застигнутый врасплох, отец переспрашивает:

– Вот как?

– Да, Жаки едва не попалась. Даже не заметила.

Отец сбрасывает с себя оцепенение, в котором пребывает, и улыбается. Слава богу!

– Здорово, – говорит он, словно ребенок. – Я имею в виду, мы не зря поработали.