Таким образом, начиная с этого момента, и в США могли знать, что Эйхман скрывался в Аргентине: ведь письмо Визенталя находилось теперь в распоряжении американцев. Однако в Вашингтоне поступили так же, как в Тель-Авиве: подшили материал в папку, но хода делу не дали. Тем не менее никаких оснований утверждать, что американцы не желали ловить Эйхмана сознательно, нет. Просто, как и у израильтян, у них были другие приоритеты.

Визенталь обо всем этом ничего не знал. Просьба лидера сионистского движения, переданная ему израильским консулом, вселила в его сердце большие надежды. Скоро, думал он, дело наконец-то сдвинется с мертвой точки, и поимка Эйхмана – теперь уже вопрос нескольких дней. Но прошло две недели, а ответ из Нью-Йорка все не приходил. Визенталь недоумевал. Может, его письмо пропало по дороге? Или затерялся посланный ему ответ?

Прошло четыре недели, а Нью-Йорк по-прежнему молчал. Тем не менее Визенталь все еще продолжал надеяться, что Гольдман пришлет к нему своего агента и они вместе поедут к барону Масту, чтобы узнать адрес информатора из Буэнос-Айреса. Несколько раз он обращался к консулу, и тот советовал ему запастись терпением. Однако постепенно его терпение начало иссякать. «Девять лет я трудился над тем, чтобы найти Эйхмана, – писал он позднее. – Я действовал в одиночку и почти без посторонней помощи. И вот, когда доктор Гольдман проявил к моей деятельности интерес и изъявил готовность Эйхмана поймать, я предоставил в его распоряжение все свои материалы, добытые за все эти годы кропотливым трудом и ценой страшного нервного напряжения». Гнев Визенталя не знал границ. «Я, – писал он, – делал ошибки и даже глупости, не раз терпел неудачи, но теперь наконец-то добился успеха! Я знал, где находится Эйхман и где он работает. Я добрался до человека, знакомого с человеком, видевшим Эйхмана своими глазами и знавшим еще одного человека, который даже с Эйхманом разговаривал. Действовать, таким образом, нужно было немедленно, и имелись серьезные шансы на успех. А в ответ – полная тишина».

Можно только догадываться, что бы сказал Визенталь, если бы узнал, как обошлись с его письмом Гольдману в ЦРУ. Это был шестистраничный документ, написанный по-немецки. Визенталь изложил в нем биографию Эйхмана, рассказал о своих попытках его поймать, а на предпоследней странице объяснил, почему считает, что тот находится в Аргентине. К письму он приложил копию личного дела Эйхмана с многочисленными документами, тоже на немецком языке.

В архиве ЦРУ перевода письма Визенталя на английский язык нет, и вполне возможно, что прав начальник Отдела особых расследований американского Министерства юстиции Эли Розенбаум, считающий, что этого письма никто не читал. Исер Харэль тоже впоследствии утверждал, что копии письма Визенталя Гольдману никогда не видел.

В сентябре 1954 года прошел слух, что боевая ячейка израильских мстителей Эйхмана убила. По-видимому, источником этого слуха послужила ошибочная информация, опубликованная в израильской газете «Гаарец». Визенталь поспешил сообщить Гольдману, что это неправда. Он очень нервничал, начал учить испанский язык, купил карту Аргентины и следил за всеми поступавшими оттуда новостями. По его собственным словам, это было настоящее «аргентинское безумие». И тут он получил письмо из Нью-Йорка от какого-то раввина, с которым знаком не был и имя которого ему ничего не говорило. Калманович писал ему, что получил от Гольдмана присланные им материалы и просил сообщить ему адрес Эйхмана в Аргентине, как если бы это была какая-то малозначительная деталь, которую Визенталь почему-то забыл указать. Визенталь ответил, что адрес можно выяснить, послав кого-нибудь в Буэнос-Айрес; это, писал он, обойдется максимум в пятьсот долларов, а то и меньше. Однако Калманович ответил, что сначала хотел бы получить более конкретную информацию. Так они до поздней осени 1954 года друг с другом и переписывались, однако, кроме раввина, Визенталю больше никто не написал и он, по его словам, понял, что искать Эйхмана никто не собирается. «Я, – пишет он, – был потрясен до глубины души». Гольдману он этого так и не простил.

Казалось бы, даже из чистого любопытства Визенталь мог – и даже должен был – еще раз поговорить с бароном Мастом, но, пока он ждал, что поисками Эйхмана займутся израильтяне или Всемирный еврейский конгресс, или кто-нибудь, по крайней мере, проинструктирует его, что ему делать, он старался от каких-либо самостоятельных шагов воздерживаться. По его словам, однажды он увидел барона в каком-то кафе, но подходить к нему не стал. Лишь спустя несколько лет он все же поехал к Масту еще раз, но ему сказали, что тот уже, к сожалению, умер.

В одном из черновиков своего рассказа о погоне за Эйхманом Визенталь пишет, что молчание Гольдмана привело его к решению закрыть Центр документации и прекратить поиски нацистских преступников. «Для меня, – пишет он, – с этим было покончено». Через два года после этого он упаковал свой архив в два ящика и послал их в Иерусалим, в мемориал «Яд-Вашем». В ящиках были сотни папок, десятки тысяч документов, картотека с именами трех тысяч уцелевших узников концлагерей и книги. С сотрудниками мемориала он был знаком лично и находился в хороших отношениях. За свой архив он хотел получить деньги и поручил договориться об этом Тувье Фридману, который жил уже тогда в Израиле и был одним из сотрудников мемориала. Фридман выполнил поручение Визенталя добросовестно и оценил архив в пять тысяч долларов. Сам Визенталь считал, что тот стоит меньше. Он написал, что если бы мог себе это позволить, то отдал бы архив бесплатно, и попросил за него две тысячи четыреста долларов, включая упаковку и пересылку. «Яд-Вашем» предложил две тысячи. Фридман, со своей стороны, попросил Визенталя помочь ему продать еврейской общине Вены собранные им исторические документы, и на этой почве они поссорились.

Через несколько дней после отправки архива в Иерусалим Визенталь получил письмо от сотрудника Всемирного еврейского конгресса Нехемии Робинсона, который спрашивал, можно ли на Фридмана положиться. Судя по всему, Фридман пытался устроиться в конгресс на работу. Визенталь ответил, что Фридман самоотверженно занимался поиском нацистских преступников и, «несмотря на свои ограниченные умственные способности», работал – дабы «восполнить недостающее» – с энтузиазмом и прилежно. Формулировки Визенталь всегда выбирал тщательно, так же он поступил и на этот раз. Из его письма явствовало, что главную работу делал он, Визенталь, а Фридман только «восполнял недостающее» (несмотря на всю свою ограниченность).

Кроме того, он написал Робинсону, что однажды его предупредили, будто с Фридманом иметь дело не стоит. Израильский консул и один из сотрудников службы безопасности консульства сказали ему, что Фридман поддерживает тесные контакты с советскими представителями в Вене. Визенталь провел проверку и выяснил, что в конце войны Фридман служил в польском отделе тайной полиции Советского Союза, НКВД. «Возможно, когда Фридман жил в Вене, – предположил Визенталь, – русские его шантажировали и требовали оказывать им всяческие услуги». Известно, например, что, несмотря на свой статус беженца, он неоднократно бывал в польской дипломатической миссии и безо всякой опаски несколько раз посещал советскую зону оккупации в Вене. По словам Визенталя, самому Фридману он о предупреждении израильтян не рассказал, и тот время от времени просил у него информацию о военных преступниках, а он, Визенталь, чем мог, ему помогал.