— Или на помады! — оживилась цыганка.

— Сто рублей! — Витёк был непреклонен.

— Давай за полтинник и блок жвачки!

— Соглашайся, — степенно провозгласил пожилой цыган, который как-то незаметно в пылу торгов опустошил все три налитые стопки, якобы предназначавшиеся нам, — он честно предлагает, от сердца! Видит — вы ребята хорошие! Соглашайся!

— Ладно! — торжественно изрек Витя. — Получается, четыреста семьдесят и полтинник — это пятьсот двадцать. И плюс ваша жвачка еще. Давайте расчет!

— За джинсами сразу пойдем? — деловито уточнил Миша.

— Бабки на стол и идем, — подтвердил Витек.

Деньги собирали всем табором — это было отдельное представление. Сначала Миша принес книгу «Два капитана». По всей видимости, книга эта выполняла функцию деньгохранилища. Из книги была извлечена стопочка двадцатипятирублевок. Оказалось двести пятьдесят рублей. Затем молодая цыганка принесла детскую пеленку. Не очень чистую. Пеленка была торжественно развернута, и прямо перед нами на столе вырос небольшой холм из рублей и трешниц. Начали считать и считали долго — сбиваясь, споря, переругиваясь и пересчитывая. Витя краснел от сдерживаемой ярости. Валерик ржал в голос. Цыгане курили, считали, плевали на пальцы, выпивали и закусывали. Со двора прибежала добрая лохматая собака — наверное тоже хотела принять участие во всеобщей движухе, но ее прогнали, используя при этом книгу «Два капитана».

Денег в пеленке оказалось сто восемьдесят семь рублей. Пожилая цыганка принесла трехлитровую банку с мелочью. Снова начался пересчет — строили столбики из монет, старый цыган ругал Горбачева, дети вопили... Было весело. Наконец, все сошлось — сделка состоялась. Кое-как мы рассовали полученную кучу денег по карманам и школьным сумкам и двинулись вместе с Мишей за обещанными джинсами.

Мы были уже у калитки, когда старая цыганка, которая все также сидела в тени яблони и курила, что-то громко сказала. Миша ответил ей на цыганском. Цыганка разразилась гневной речью и погрозила Мише мундштуком.

Миша с некоторым удивлением пожал плечами и обратился ко мне:

— Слышь... как тебя... Лёха? Лёха! Бабушка Мадина говорит, чтобы ты к ней подошел.

— Зачем это? — насторожился я.

Миша пожал плечами.

— Она не видит ничего. Давно. Но... видит. Только по-своему. Понимаешь?

Было не очень понятно.

— Да подойди, что тебе, трудно? Уважь бабушку.

Я подошел, куда было деваться. От бабушки Мадины пахло табаком и еще чем-то... может быть старостью, я не знаю. Она некоторое время смотрела на меня. Изучала. Это жутковато, на самом деле, когда тебя изучают мертвые невидящие глаза.

— Откуда ты? — тихо спросила меня бабушка Мадина. И я поразился тому, насколько правильный вопрос она задала.

— Местный я. На Ленина живу, — так же тихо ответил я.

Бабушка Мадина покачала головой и улыбнулась хитро.

— Нет. Ты не местный. Я хоть и слепая, но вижу. Ты откуда-то из другого места. Не отсюда.

Я беспомощно оглянулся на Мишу. Миша только руками развел — мол, что я могу сделать?

— У тебя две линии жизни... — сказала цыганка удивленно и, кажется, испуганно. — Две линии. Зачем?

— Не знаю, — сказал я. Совершенно честно.

— Вижу, что не знаешь, — согласилась цыганка. — Все, иди. И не приходи сюда больше. Ты страшный.

— Всего доброго, — вежливо сказал я.

Я с облегчением покинул странный цыганский двор. Теперь он казался мне не в духе Кустурицы, но в духе Стивена Кинга.

— Ну что, нагадала тебе цыганка? — спросил Валерик, когда мы возвращались обратно. — Дорогу дальнюю, казенный дом?

Витя хихикнул.

— Зря смеетесь, — строго сказал Миша. — Бабушка Мадина гадала лучше всех. Про Вангу слышали?

— Чего-то слышали, — подтвердил я. Но уточнять, что слышал большей частью об интернетных «пророчествах» и придуманных копирайтерами кликбейтных заголовках, не стал.

— Она в Болгарии живет. Гадалка, очень знаменитая. К ней Брежнев ездил. И Гагарин. И артисты разные. Так вот, бабушка Мадина сильнее ее. К ней тоже приезжали со всего Союза раньше. Сейчас старая уже, не принимает. Но все умеет. Она что тебе сказала?

— Да я не понял толком, — уклонился я от прямого ответа.

Миша скептически усмехнулся. Похоже, не поверил мне.

— Мы комсомольцы, — сказал Валерик. — Нам гадать нельзя, нас могут по комсомольской линии наказать.

— Ну тогда ясно, — согласился Миша, который сарказма категорически не понимал. — А часы у вас хорошие, нормальные часы. Я для чего их покупаю? У нас все время свадьбы, дни рождения, крестины всякие. Бабки — что за подарок? На них не купишь ничего. А часы — вещь! Подарил и нормально. При том — недорого! Выгодная штука их дарить!

В конце концов Миша получил заветные джинсы (примеряли у Валерика дома — джинсы оказались на размер больше, но Миша великодушно заявил, что не беда, дома есть кому подшить), пожал нам руки, пожелал успеха в делах и был таков.

— Ох, ромалэ... — устало протянул Витёк. — Дают стране угля... Мелкого, но много. Всю душу вынули!

— Я на чемпионате области так не уставал, — сказал Валерик. — Ты, Витя, завязывай с цыганами дело иметь. Видел я по цветному такие нетрудовые доходы. Они такие нетрудовые, что почти трудовые. Странно еще, что не кинули...

— Как не кинули? — осенило меня внезапно. — А жвачка?! Жвачку-то мы не взяли! Забыли жвачку! Целый блок!

Витя стал пурпурного цвета. Он закрыл лицо руками (вот он, двойной фейспалм), а тело его сотрясали судороги.

— Интересно, он смеется или рыдает? — спросил Валерик.

— Рыдает, — предположил я. — Скорбит о несовершенстве мира и человечества.

В общем, мы ржали так, что мама Валерика пришла поинтересоваться — все ли у нас в порядке.

— Ты извини, Витя, — сквозь смех говорил Валерик, — но за жвачкой я туда не пойду. И вообще — ни за чем и никогда.

— Пусть подавятся своей жвачкой, — вытирая слезы отвечал Витёк. — Но какой народ, а? Какой народ?!! Хоть в малости, но на чем-то кинуть!

— Ничего себе малость — сто рублей, — сказал я. — Кучеряво живете, Виктор. Стольник для вас не деньги.

— Хрен с ним, — отмахивался Витя. — Главное — бабки собрали. Теперь можно за видиком смело идти. Еще сегодня успеем — тут недалеко. Только мелочь эту нужно пристроить куда-то, а то скажут — на паперти стоял... Несолидно с такой «капустой»