их сделать что-то вдвоем, и думаю, что они не до конца поняли мой вопрос. Мишель ответила, что все зависит от предложенных денег. В ее глазах не было ни следа отвращения, которое у простых смертных спровоцировала бы одна мысль о лизании киски своей сестры или хотя бы о поцелуе с ней. Или же я была слишком извращенной для простецкого и коммерческого эротизма этого местечка, или же, наоборот, порок настолько глубоко осел в них, что табу инцеста переставало быть таковым, ты только заплати. Но я сомневаюсь в этом. До определенного предела у обитательниц Манежа можно попросить что угодно, и максимум, как они на это отреагируют, — нахмурятся. Нужно сказать, что в месте, где кокаин подают по щелчку пальцев, девушки собаку съели на всяких экстравагантных выкрутасах. Ничто не может шокировать их, и они давно привыкли не ждать никакой помощи от начальников или домоправительниц: ни физической, ни психологической. Есть в их головах специальное, закрытое на замок отделение, куда девушки прячут воспоминания о клиентах, слишком пьяных или обкуренных, чтобы притрагиваться к ним или разговаривать с ними прилично, о грубом сексе или унизительных фантазиях клиентов. Это отделение темнее всех спален Манежа, и там растворяются едкие запахи пота, грязных пенисов, парализованных от плохого шампанского языков, появляясь вновь только посреди ночных кошмаров или в минуты одиночества, когда ни одна радостная мысль не может прийти на ум.

Как бы я хотела проникнуть, пусть поверхностно, в эти одинокие головы с хмурыми лицами, в гущу секретов будуара, настолько тяжких, что никто их не слышит. Однако не потребовалось много времени, чтобы девушки растеряли к моей персоне и без того рассеянный интерес, и это несмотря даже на то, что я заслужила некоторое уважение со стороны Мило и Сандора.

На четвертый день моей работы в Манеже случился неожиданный наплыв клиентов, на который уже давно никто не надеялся. Первый из них выбирал между мной и Габриель и не устоял перед сладким зовом французского шарма. После я прохлаждалась в баре со стаканом газировки. Я добивала первую сигарету из второй пачки за день, когда в зал аккуратными восторженными шагами вошли двое мужчин. Один из них был высоким и лысоватым. По эстетической шкале борделя такому мужчине девушки дают оценку «совсем неплох»: на вид он был безобиден и неглуп, чем-то смахивая на Генри Миллера (или на Брюса Уиллиса). Впрочем, это не вызывало у меня достаточного прилива адреналина, чтобы поднять задницу со стула и пойти представиться.

С его дружком же — все наоборот. Когда мы встретились взглядами, что-то произошло, что-то вроде мягкого рокота, и внезапно я растеряла все свои проститутские замашки. Мы смотрим друг на друга, будто время замерло, он так похож на мужчину, которого я сильно любила много лет назад. Я даже забываю улыбнуться, застыв, и он приближается ко мне, словно мальчик к девочке, с широко раскрытыми глазами, полными счастливой застенчивости. Глаза мои опускаются, и я смотрю на газировку, чтобы скрыть румянец на щеках, и, должно быть, это лишает его храбрости, потому что, когда я вновь поднимаю их, он со своим лысым другом стоит в другом конце бара и заказывает джин с тоником. Я прикуриваю новую сигарету, продолжая сидеть на месте и мять швы своего платья. Стоит мне посмотреть на него исподволь, как я ловлю на себе ответный взгляд его глаз, обрамленных длинными ресницами. На их фоне все остальные детали лица как будто пропадали. Клянусь, мы исподтишка ищем друг друга, словно сидим в баре, будто и намека не было на деньги, а я оказалась здесь случайно. Так продолжается, пока Сельма, молодая болгарка с темными волосами, высокая, как лиана, не присаживается на край моего табурета. Сельма склоняется надо мной и шепчет на ухо как прозорливая подружка:

— Пойди поговори с ним! Иди давай, он смотрит на тебя!

— Да? А остальные уже представились?

— Ему плевать на остальных. Он смотрит на тебя с того момента, как пришел.

В любом случае и речи не могло быть о том, чтобы поступить иначе. Только если мне хотелось получить выговор от Мило, которого некоторые из девушек с радостью уведомят. Они или Роня, девушка за барной стойкой, с ее непробиваемой бульдожьей мордой: она наблюдает за моим бездействием с самого начала.

Когда я поднимаюсь, у меня подкашиваются ноги, я чувствую, что на меня смотрят. Годы проходят, а я так и не перестала ощущать себя голой перед мужчинами, хоть издали напоминающими Мсье, и это несмотря на все разочарования, что я испытала по вине того бесстыжего хама.

Клиент видит, как я приближаюсь, и фраза, с которой он хотел обратиться к другу, застывает у него на устах. «Приятно познакомиться, меня зовут Жюстина, я из Парижа». Его рука мягкая и довольно теплая. Я спрашиваю, впервые ли они здесь, а сама как никогда ощущаю свои волосы, вырез на платье с высокой талией, обрамление на чулках. Ничто из этого, по всей видимости, не производит на лысого того же радикального эффекта, который привинчивает его друга к стулу. И, по понятным причинам, сразу видно, кто кого притащил в публичный дом. Они оба из Бостона, университетские друзья и вот уже семь лет живут в Берлине. Первый холост, и это по нему видно, а другой — Мсье — наверняка имеет жену, и вот почему настолько застенчив. От чрезмерной неловкости он не предлагает мне выпить, да и не знает, вероятно-, что я бы получила с этого финансовую выгоду, он ждет подходящего момента. Но существует ли подходящий момент, чтобы напомнить женщине о том, что она проститутка, для мужчины, впервые пришедшего в бордель? Думаю, что нет, хоть обе стороны и прекрасно знают, зачем они здесь. Когда вдруг становится тихо и он спрашивает меня, сколько я стою, по контуру его губ можно догадаться, что ему самому кажется, что он пользуется моим положением и искренне сожалеет. Мне и самой вдруг неудобно оттого, что я работаю здесь. Перед мужчинами, которые мне нравятся, я хотела бы быть исключительно императрицей.

Но проблема не в борделе. Напротив. Бордель из всех проституток делает императриц. Я прошу его проследовать за мной, и он послушно идет позади, соблюдая уважительную дистанцию. Туфли мне велики, и я немного стыжусь, что он видит, как мои пятки выглядывают при каждом шаге. Мы ждем в тени, пока домоправительница ищет нам комнату.

— Как вас зовут?

Мы говорим на английском и говорим много, потому что я не хочу, чтобы