до Максимилиана, прозванного Фантомом, он сосредоточивал свою энергию на работе подручного. Ему под силу было решить любую проблему и раздобыть что угодно в любой час. Те из проституток, что работали тут дольше остальных, с течением времени получили привилегию называть его ласковыми прозвищами и даже вытягивать из него пару фраз, а порой и улыбку, которая, правда, всегда казалась слегка измученной.

Сандор же был птицей другого полета. Его в высшей степени отличное настроение могло перейти в черный гнев, гораздо более пугающий, чем постоянная вялость Мило. Привлекательная вежливость, любовь к комплиментам и шуткам делали из него крайне полезного посредника между шефом и гаремом, как в том, что касалось взысканий, так и в том, что касалось похвал. Именно из-за этой вежливости я сторонилась его как чумы. И это при том, что Сандор отметил меня. Он неплохо говорил по-французски, не слишком плавно, но допускаемые им довольно часто смысловые ошибки не были лишены некоторого шарма, и я стала для него случаем попрактиковаться. Как только он смог покинуть родину, Сандор стал путешествовать и пожил практически везде, в том числе и в Париже, на бульваре Суше. Эти года он вспоминал с ностальгией, употребляя множество почтительных эпитетов. О работе он со мной не заговаривал: пока я ждала клиентов, Сандор подходил выкурить сигаретку подле меня, предварительно попытавшись поцеловать мою руку, а после рассказывал мне об Эдит Пиаф и Жаке Бреле. Два года назад его бросила жена, и он утешался в объятиях постоянно сменяющих друг друга болгарок и украинок, что было довольно приятным решением для мужчины, подбирающегося к пятому десятку, самому родом из региона, где женщины так красивы и так холодны, когда говоришь с ними на их родном языке. Каждый вечер он предлагал подбросить меня до дома, но я всегда вежливо отказывалась, хотя сердце билось чаще при мысли, что он догадается о моем страхе, рациональном или нет, попасть в фатальную ловушку.

Марк ушел, в комнате убрались, и я отправилась подремать в кресле. За это время новых клиентов не было, и я нашла девушек в таком же состоянии, в каком оставила. Мишель и Никола не отрывали глаз от игры Candy Crash, Сельма зависала в баре с Роней. Украинки и болгарки разделились на две группы и расположились в комнате, смежной с большим залом.

К концу моей смены в коридор ввалились трое мужчин. Уже светало, я только предупредила Мадлен, что собралась домой. Но полчаса — это не так уж много, не так ли? Ради спортивного азарта. Чтобы сделать их всех и получить от этого кайф.

Много труда для этого не потребовалось: вместо того чтобы пойти одеваться, я схитрила и посмотрела самому высокому из троих прямо в глаза тем глубоким взглядом, благодаря которому, как мне кажется, становлюсь неотразимой. И, должно быть, так и есть, потому что именно таким образом я заполучила самого худшего клиента в моей карьере. Я помню все, и в особенности его взгляд в тот момент, когда, тыча в меня пальцем, он гаркнул:

— Хочу пойти с тобой. Сколько?

Немного оторопев, я объявляю ему свою цену, размышляя о том, что, хоть он и плохо воспитан, кажется, что, по крайней мере, хорошо знаком с борделем. Возможно, он соизволит выдать эрекцию получше, чем канадец, и продержится чуть дольше, чем Марк. Пить он не хочет: не желает терять времени — хочет секса. Сейчас же. Сразу же.

Я осознала бы свою ошибку, если бы взглянула на Роню прежде, чем на него, на этого грека. Хоть Роня и выглядела хронически злой без особой на то причины, она также, бывало, заговорщически переглядывалась с девушками, советуя им не попадаться на глаза того или иного клиента, чьи повадки знала. И этих троих она знала, равно как и Мило. Однако это были клиенты, в конце концов, и должна же одна из девушек принять их. Для начальства Манежа не было хороших или плохих клиентов, пока те платили за услугу. Никто не хочет знать, что происходит в стенах спален.

Однако Рената вряд ли случайно отправляет нас в комнату номер 3, окна которой выходят на малый зал — тот, где заседают мужчины.

У грека наверняка было имя, Но я никак не могу его вспомнить. В общем, я настраиваюсь отработать быстро и умело и вернуться стрелой домой, но у этого бездельника, ни слова не говорящего по-английски, другие планы. Сняв с себя одежду, он устраивается на кровати поудобнее, словно у себя дома. И пока я, решительно настроенная, приближаюсь к нему с презервативом в руке, он знаком руки и ворчанием на немецком сообщает, что данный предмет ему не понадобится. Ничего не поняв, я замираю, опершись на кровать бедром.

— Кокаину? — предлагает он мне.

Что мелет этот безбашенный мужик? Мы, девушки, даже не можем выпить бокал спиртного в ожидании клиента, и эта комната числится как комната для некурящих, так с какой стати здесь разрешат кокаин? Нет, ну что ты решил…

— Хочу кокса, — заявляет он голосом пьяного мафиози, и за требования в такой манере мне хочется дать ему по башке.

Я не могу сдержать то характерное для подростков выражение лица, которое, казалось бы, говорит «Ну что ты, старик!..», и сухо отвечаю, что у нас кокаина нет.

— Иди спроси у хозяина.

Пожимая плечами, я выхожу из комнаты в одних трусах, уверенная, что грека за дерзость быстро прогонят албанским пинком под зад.

— Что происходит? — Мило опускает свою сигару, внезапно заинтересовавшись.

— Значит… — Я приближаюсь к их узкому кругу, и Рената, повернувшись ко мне, ставит на стойку свой джин-тоник. — …он сказал, что хочет кокаина.

Я широко раскрываю глаза, чтобы подчеркнуть свой профессионализм и уважение к регламенту. Мило в задумчивости почесывает подбородок. Затем улыбка вдруг освещает его лицо, он находит взглядом своего гонца, как обычно, засевшего в темном углу зала.

Невнятно говорит ему что-то на немецком. В итоге Максимилиан поднимается на ноги и покидает Манеж с сигаретой в руке.

Грек, все еще лежа, протягивает мне две смятые купюры в сто евро.

— Один мне, один тебе.

Я восприму этот грамм кокаина как чаевые, когда он наконец даст мне его. Но этому, однозначно, не суждено случиться прямо сейчас. Он вытаскивает из своих джинсов пакетик с остатками порошка, купленный где-то в другом месте. По моим ощущениям, на отведенное время нам хватило бы этого вдоволь.

— Сделай нам две дорожки.

Я стараюсь понять его объяснения, отяжеленные алкоголем. Мои размышления заметны, и он