В некоторых стихотворениях Лопе также показывает нам, какой ослепительно яркий свет иногда заливал те долины неподалеку от Саламанки, где герцог Альба с увлечением предавался верховой езде. Эти мимолетные видения запечатлены в прекрасных строках сонета, в котором благодаря силе слова реальность превратилась в настоящую живопись и мы получили портрет, чьи достоинства не уступают тем портретам, которые Веласкес будет писать несколько позже.

Мирные зеленые берега реки Тормес, бывшие в представлении Лопе воплощением того, что в эстетике Ренессанса именовали «благословенным краем», вдохновили его превратить их в своеобразное обрамление, в место действия своего большого пасторального романа «Аркадия», к написанию коего он тогда приступил и который почти завершил во время пребывания на службе у герцога Альбы. По внутренней логике романа «пасторальная реальность» соответствует в нем реальности настоящей, так называемой «реальности уединения», в которой Лопе тогда и пребывал, а также отвечала одному из непреложных требований, а именно требованию подлинности и искренности чувств. Это произведение встает в один ряд с такими шедеврами, как «Аркадия» Саннадзаро и «Диана» Монтемайора, оно — настоящее чудо, поражающее обилием образов и сложностью композиции, разнообразием поворотов сюжета и способов включения эпизодов с участием второстепенных персонажей; более же всего роман как раз и поражает количеством героев, один список которых занимает около шестидесяти страниц в издании 1605 года, вышедшем в Антверпене. К этой невероятной роскоши прибавляется еще и разнообразие литературных форм, так как прозаический роман щедро украшают романсы, стансы и сонеты. Подобное богатство форм и обилие героев дают автору возможность употреблять самые разные стили речи, использовать всевозможные риторические приемы, удивлять читателя богатейшим запасом лексики и поражать точным употреблением слов. Вероятно, в связи с этим небезынтересен тот факт, что автор в своем посвящении без колебаний проповедует элитарность, избранность литературы: «Неправильно и несправедливо, что книги, предназначенные для людей образованных, попадают в руки невежд». К тому же следует обратить внимание на то, что книга эта, по замыслу ее создателя написанная для «честных и почтенных людей», отличается одной особенностью: в этом пасторальном романе в качестве героев перед читателями предстают только люди благородного происхождения, а также пастухи и пастушки, в которых современники без труда узнавали близких и приближенных герцога Альбы и его самого, выступавшего под именем Анфрисо. Наподобие тех очень давних своих предшественников, то есть пасторальных романов Античности, которые были теснейшим образом связаны с языческими верованиями и таинствами древности, о чем, скажем, свидетельствует четвертая эклога Вергилия, «Аркадия» Лопе де Вега представляет собой нечто вроде гигантского полотна, посвященного «любовной тайне», где двое влюбленных, пастух Анфрисо и пастушка Белисарда, долгое время пребывавшие в разлуке, наконец вновь соединяются.

Любовь и страсть, повлекшие за собой множество тайных и серьезных последствий, стали причиной и целой серии приключений, которых, кстати, не избег в реальной жизни сам дон Антонио, если вспомнить хотя бы о превратностях судьбы, связанных с его женитьбой.

Как только любовь, это сильнейшее властное чувство, завладевает сердцем героя романа Анфрисо, то подчиняет себе в его жизни всё: и время, и пространство, так что весь мир, вся вселенная как бы отражают пыл влюбленного. Земля, небо, реки и источники беспрестанно воспевают его возлюбленную, восхваляют и возвеличивают ее. История двух влюбленных приобретает особое значение, становится неким символом: быть влюбленным означает согласиться на вторжение в твою жизнь некой высшей духовной сущности, и вскоре становится понятно, что различные силы и явления природы в романе — это символы искупления и покаяния, перенесенные из сновидений и грез о завоеваниях новых земель или об отвоевании своих земель у врагов, из сновидений и грез, столь присущих так называемому золотому веку; было также понятно и то, что эти символы очень и очень далеки от политики и от всего, что связано с королевским двором.

Реальное место, то есть имение Альба-де-Тормес, способствовало тому, что от читателя требовалось «зрительное воображение», так как пейзажи и герои были как бы нарисованы кистью художника и читатель должен был их как бы увидеть, прочитав живейшее описание. Скажем, Лопе писал: «Посреди долины, где повсюду возносили свои кроны дубы и где из земли били источники, возвышается гора Меналь, по склонам коей лепятся маленькие деревушки; для того, кто захочет взглянуть на эту гору издали, она представляется неким подобием очень приятного для взгляда живописного полотна, не лишенного, однако, некой загадки и даже плутоватой усмешки». Истина состоит в том, что в те времена в Испании существовала устойчивая связь между поэзией и живописью, утверждавшая, что поэзия есть живопись в стихах, а живопись — это немая поэзия. В одном из красивейших сонетов Лопе встретятся такие строки: «Марино, великий живописец слова» и «Рубенс, великий поэт взора». Поэзия и живопись для образованного, культурного человека золотого века были равны друг другу. Писатели того времени находились в поисках «всеобщего», «всеобъемлющего» искусства, «способного соединить в себе все прекрасное», но так, чтобы этот процесс соединения не повредил внутренней логике и целостности отдельного произведения.

Лопе также желал показать читателю картину некой цивилизации, некой культуры. Действуя точно и последовательно, нанося штрих за штрихом, мазок за мазком, он создает некую совокупность философских и научных понятий, особенности которой сегодня могут вызвать у нас улыбку, а в то время свидетельствовали о принадлежности к очень хитроумной, очень ученой концепции существования вселенной и человека. Надо сказать, что в этом пасторальном романе значительное место занимает не только астрология, но и всяческие предрассудки, ибо автор уделяет немало внимания колдовским чарам, вещим снам, предсказаниям, а также колдуньям и чародеям, таким как Полинеста, что дает советы Анфрисо и разжигает в нем желание совершать героические подвиги. Вот так постепенно проявляется одно из главных качеств этого романа: его театральность. Конечно, Лопе, трудясь над своим романом, мыслил как драматург, и надо заметить, что многие действия, такие как переодевания, а также поражающие своей остротой и живостью диалоги, написанные так, будто предназначены быть произнесенными со сцены, находятся в полнейшей гармонии с удивительной чувственностью, разлитой в окружающей природе. Стиль автора, одновременно поэтический и повествовательный, лиричный и драматичный, совпадает по настроению и звучанию с меланхоличными и нежными песнями, что срываются с уст героев, и все вместе создает множество соответствий и параллелей между человеческим сердцем и тем великолепным зрелищем, что являет собой природа. Так, прибегнув к соединению столь разных явлений и сил, к поэтическому приему, так сильно воздействовавшему на умы читателей того времени, Лопе сумел, опередив свою эпоху, стать провозвестником того течения в литературе, которое назовут сентиментализмом и в духе коего два столетия спустя будут написаны почти все произведения европейских писателей. Лопе также отчасти предвосхитил появление руссоистской концепции восприятия природы человеком. В пасторальном романе Лопе лиризм достиг таких высот, что при поразительной игре отражений и созвучий стал слышен голос автора или «лирического я», коим стал голос Белардо. И в этом Лопе оказался провозвестником нового течения в литературе, ибо сделал удивительный вывод, заявив, что «можно описать горе и несчастья другого человека, только описывая собственное горе». Это выражение достаточно лишь перефразировать, чтобы приблизить его к мысли, высказанной Шатобрианом двести лет спустя: «Автор описывает лишь собственные чувства собственного сердца, приписывая их другому».