Он потянулся к ним бесплотными лучами своих желаний, и Клейн ответил ему. Он почувствовал неописуемую вибрацию. Масон успокаивал его, как человек успокаивает растерявшегося и испуганного щенка, впервые оказавшегося в непривычной обстановке. Он знал, что чернота, простиравшаяся вокруг, бесконечна, и это ужасало сильнее, чем физическое уничтожение. Он мучительно постигал первый урок перехода: безмолвие разума, сворачивание сознания в точку, погружение в первобытный сон, лишенный архетипов.

Он действительно стал иным, избавившись от многих привязанностей, заблуждений, комплексов. Его перестало тревожить одиночество – никакого другого состояния просто не существовало. Человеческая мораль предстала в виде уродливой короткоживущей догмы, вроде кодекса поведения и обязанностей, принятого в муравейнике. Он стал опасен; его снова затапливала грязь.

Он понял, что хочет Ирину, после вселенской любви он желал проникнуть в нее тысячами своих чувств и опутать ее «эго», чтобы затем раздавить его… Макс дрожал от похоти. Где-то должно было опять возникнуть ее тело, как тень от зажженной лампы инстинкта, как проекция его вожделения. Он искал то, что хотел, и понимал, что уходит в сторону. Болото затягивало, мгла звала беззвучными сладострастными песнями, но Клейн держал его на крепком поводке. И девушку тоже.

Масон провел их, смятенных и испуганных, к восходящему потоку. Отсюда начинался жуткий и интригующий путь к сновидениям. Это был мост между «внутри» и «снаружи», врата, за которыми начинались непостижимые территории измененного сознания.

Максу это место представлялось черным столбом, вокруг которого тени кружились в призрачном хороводе. Где-то на его вершине, там, куда возносил ветер перемен, существа погружались в хаос новых измерений. Отыскать в нем нужную дорогу было труднее, чем в самом сложном лабиринте Земли. Поэтому Макс цеплялся за общий сон, за общую бесчувственность, лишь бы не потерять союзника, впервые отправившего его в путешествие на другую сторону жизни…

* * *

Спустя тридцать восемь минут после того, как Клейн закончил фразу: «…мне придется ввести вас независимо от вашего желания», дверь квартиры Голикова была взломана крепкими ребятами из спецподразделения «титан», одетыми в черные комбинезоны и бронежилеты.

После осмотра выяснилось, что в квартире никого нет. В двух комнатах горел свет. На столе были найдены остатки еще теплого ужина на троих. Дверные замки были заперты изнутри, также закрытыми оказались балконная дверь и все окна.

Исчезновение хозяина квартиры и двух его неустановленных гостей неминуемо связывалось со столь же загадочными смертями Строкова и Могилевского. Голиков стал главным подозреваемым и в деле об убийстве Кононова В.А., выброшенного из окна его кабинета. Это дело постепенно обрастало самыми невероятными слухами.

При обыске в квартире не было найдено ничего такого, что проливало бы свет на события последних дней. Милиционер, дежуривший в метро, опознал по фотографиям человека, толкнувшего под поезд женщину и затем напавшего на него… «Беретта» и «скорпион» исчезли из квартиры так же бесследно, как исчезают тела ушедших в нирвану.

Если это и было сном, то довольно приятным. Впрочем, от обычного сна или галлюцинации новую реальность отличала прекрасная проработка деталей и то, что человек по имени Максим Голиков отлично помнил свою прежнюю жизнь. Он осознавал произошедшую с ним глубокую перемену. Горький привкус во рту напоминал о препарате Клейна и переходе…

Теперь у Макса было два параллельных прошлых, слившихся в одно настоящее. Вполне возможно, что в ближайшем будущем ему придется «вспомнить» еще несколько снов.

* * *

А пока он лежал на спине и рассматривал отражения в зеркалах, укрепленных на потолке примерно в шести метрах от него. Себя, богатого тридцатилетнего повесу, единственного наследника мультимиллионного состояния, владельца золотого прииска в Сибири, фабрики по производству контрацептивов в Харькове, нескольких пятизвездочных отелей на южном побережье Крыма, и спавшую рядом крепким утренним сном Ирину Савелову – певицу из роскошного ресторана «На набережной», носившую артистический псевдоним «Ирен»…

Сейчас, после бурной ночи любви, созерцание женского тела не вызывало у него иных чувств, кроме нежности и самодовольства. Стройные ноги его подруги были до колен укрыты смятой простыней; выше открывался простор для фантазии художника или эротомана.

Максим не сразу пришел в себя и не сразу «въехал» в новую жизнь. Состояние двойственности было слегка ошеломляющим и в то же время отдавало какой-то фантасмагорической игрой. Убийственные проблемы из той реальности, где Макс был незначительной личностью, все еще напоминали о себе рудиментарными приступами страха, а когда Голиков вспомнил о неприятностях, возникших у отпрыска богатейшей фамилии здесь, он потянулся к своему золотому портсигару, лежавшему на прикроватной тумбочке.

Он взял портсигар в руки и посмотрел на фамильный герб. Герб был знакомым и незнакомым одновременно. Макс безрадостно ухмыльнулся. Ситуация уже не казалась ему забавной. Одна половина его двуликого существа видела герб впервые, другая созерцала сие геральдическое чудо не менее восьми тысяч раз, начиная с раннего детства, проведенного в родовом поместье под Харьковом.

«Интересно, куда подевался Клейн?» – подумал Максим и тут же решил: «Ладно, черт с ним…» Он открыл портсигар и достал заранее приготовленную папиросу с марихуаной. Оказывается, у него были надежные старые друзья, поставлявшие прекрасную афганскую «траву».

Он, исключительно редко курил «джойнт» с утра, но сейчас сделал это прямо в постели и попытался думать. Ему предстояло совместить кошмары двух измерений, чтобы уцелеть в обоих.

Думать не получалось. Волшебное путешествие сознания все еще продолжалось. Себя он рассматривал в зеркале осторожно, словно боялся обнаружить подделку. У него снова были длинные ухоженные волосы. Ровный загар. Чистая кожа. Неправдоподобно белые зубы. «Тренажерная» мускулатура. В общем, аккуратненький плейбой из солярия…

Потом он разглядывал спальню гостиничного номера, стоившего не менее ста пятидесяти рублей в сутки. Стены и углы потолка были украшены росписью на мотивы скифской мифологии. Сквозь тяжелые лиловые шторы еле пробивался ранний солнечный свет. На столике стояла ваза со свежими фруктами. Тут же валялся номер бульварной газетенки. Увидев собственную фотографию, помещенную на первой полосе. Голиков скривился и почувствовал запоздалое раскаяние.

Вчерашний вечер в кабаке «Якобсон» явно «удался». Максим смутно помнил, что перебрал «смирновской номер 21» и вместе с двумя приятелями из высшего света выплясывал что-то дикое под музыку молдавской фолковой группы. Кстати, с ними были и три какие-то шлющонки. Но откуда взялась Ирина? Вот этого он никак не мог понять… Вполне возможно, что сегодня он получит счет из кабака за причиненный ущерб. И теперь уже не скажешь: «Живем один раз!..»