— Трамвай! Трамвай! — слились в хор детские голоса, перемежая мат с восторженными восклицаниями. — Сойдите с рельс, мудилы! Под колёса не упадите, мать вашу!

Трамвай двигался сверху вниз и, вопреки чаяниям детей, набирал скорость. Огненный подсолнух света плыл словно бы впереди состава и, ослепив ребят, лишал их возможности разглядеть водителя за бликующим стеклом. Неужели он не остановится? Неужели водитель их не видит? Может быть, он очень устал? Может быть, пьяный? Может быть, заснул?

— Дядя водитель, стой! Мужик! Алло! Не уезжай! — детские осипшие, хрипловатые голоса аукались в ночном парке, их лица пристально вглядывались в уютно освещённое нутро салона, где сидели люди в оранжевой униформе. Кто-то спал, кто-то читал, кто-то показывал ребятам безымянный палец.

Всё ещё не желая смириться со своей неудачей, ребята, кто как мог, побежали вслед за трамваем.

На бегу, тяжело дыша, дети гадали о возможных причинах столь досадного облома: отказали тормоза, шутка, новый водитель? Они не могли долго гнаться за продинамившим их трамваем и уже метров через пятьдесят один за другим переходили на ходьбу. При этом большинство из них яростно материлось, совершенно не стесняясь друг друга, как это обычно делали их родители и близкие, друзья — почти все, с кем им выпала судьба жить и общаться.

— Пошли в говнюшник! — крикнул, закуривая на ходу сигарету, Махлаткин. — Там хоть тепло — не околеем! Мутант, не дрейфь, мы тебя там в говне не утопим. Ты теперь — свой парень.

— До чего я дура, что с вами, малолетками, сегодня связалась! — Люба продолжала толкать перед собой окаменевшую Настю. — Сейчас проголосую мотор и напрошусь к кому-нибудь на ночь или чтобы до центра подбросили, там кого-нибудь сниму. Не-а, я без Насти не поеду! Надо так сговориться, чтобы нас потом к маме Ангелине свезли.

— К этой своднице? Сколько ты ей с каждого клиента отстёгиваешь? — Никита хрипел и захлёбывался кашлем: в детстве он страдал астмой и с тех пор совершенно не переносил бега.

— А что за говнюшник? Чего там? — Кумиров, только сегодня попавший в компанию безнадзора, ещё ни разу не был в знаменитом на всю Комендань прибежище детей и взрослых, оставшихся без крова. — Все гадят, что ли?

— Да наподобие того — не продохнуть! — Ревень посмотрел на Костю и удивился, что может смущать это чудовище? Да нет, жалко его, конечно, к нему, в общем-то, и привыкнуть можно, но по первости от такой рожи можно на всю жизнь онеметь. — Не бзди, там главное, чтобы ты с кем-то был. Ну три-четыре пацана. Тогда — не страшно. А если один, так взрослые бомжары могут похитить и сожрать. Они там тоже тусуются. Ну чуть подальше. У них — своё логово, а у нас — своё.

— Короче, Мутант, там — канализация, — Махлаткин оплёл голову Кумирова клубами дыма и улыбнулся. — В люк спускаешься, под землю, трубу находишь, ложишься на неё, как на бабу, обнимаешь и спишь. Главное — тепло, не замёрзнешь. Не подохнешь, понимаешь? А что тебе ещё надо? А подохнешь, так мы тебя заспиртуем и в музей продадим. Вот бабок-то у нас будет!

— Пацаны! Мы поехали! — Любка действительно остановила какой-то «жигуль», покумекала с водилой, запихнула в заднюю дверь Настю, сама устроилась впереди, хлопнула дверью и помахала оставшимся.

Махлаткин развернулся в сторону отъезжающей машины ягодицами и издал громкий звук, похожий на стук дятла о ствол дерева. Ребят обдало угарным выхлопом, и они вразнобой заматерились.

«Скорая» с воем помчалась по набережной вниз по Неве, свернула после Горного института направо, а на пересечении линии с Большим проспектом — налево.

— В дежурную? — то ли спросил, то ли подумал Весовой, отметив про себя неприятный запах, пропитавший микроавтобус.

— Да, — растянуто подтвердил паренёк Павлухиных лет слова мужчины в морской форме. — Там хорошие хирурги.

— А-а-а… — Стас издал неопределённый звук и посмотрел на своего юного коллегу, по-прежнему удивляясь про себя дурному запаху: не мертвецов же они здесь перевозят?

— Станислав Егорович, это ведь — ерунда, правда? — спросил лежащий на носилках Павел.

— Да, конечно, сынок, — Весовой сам не ожидал сорвавшегося с языка обращения. — Как разрезал, так и зашьют. Ну шрам останется. А что для мужчины шрам? Я полагаю, только заслуга. Правда?

Интонация Стаса вызывала на разговор санитара, требовала от него поддержки.

— В принципе — да, — согласился санитар.

«Скорая» затормозила перед опущенным шлагбаумом. Тот, подрагивая, словно в замедленной съёмке, поднялся градусов на сорок пять, машина въехала во двор, пересекла его и остановилась около отделения хирургии.

— Я схожу за каталкой? — санитар внимательно посмотрел на Стаса сонными глазами. — Или вы мне поможете занести вашего сына внутрь?

— Я готов! — встрепенулся Стас, отключив все посторонние мысли. — Так же, как грузили?

— Да, — юноша отозвался затылком, поскольку уже покидал автобус. — Только в обратном порядке.

Врач сразу устремился внутрь здания, а они выкатили носилки с ещё более побледневшим Павлом наружу. Санитар встал впереди.

— Хотите, донесём до лифта? — предложил санитар, и Стас отметил, что со спины уши молодого человека в халате похожи на очень большие глаза.

— Конечно. Как вас зовут? — Весовой обратил внимание, что запах, замеченный им ещё в машине, продолжает его преследовать и на улице. — Неужели так несёт от этого заспанного санитара?

— Борис, — представился впереди идущий и распахнул дверь в приёмное отделение.

— Станислав Егорович, вы что-нибудь слышали о киллере по кличке Скунс? — приподнял голову Павел.

— Слышал, и немало, — откликнулся Весовой. — Честно тебе признаюсь — даже не знаю, чему во всех легендах про этого человека-оборотня и верить. По крайней мере, мне столько раз сообщали о его смерти, что этих известий хватило бы на целый взвод. А он, оказывается, снова всплывает и опять кого-то крошит.

— А это правда, что он никого из свидетелей не оставляет в живых? — Морошкин смотрел на Весового снизу и различал лишь уже посиневший со времени утреннего бритья подбородок.

— Здесь, мне кажется, дело обстоит не совсем так. У меня сложилось впечатление, что он старается всё сдирижировать таким образом, чтобы люди, которые соберутся в месте проведения акции, в любом случае подлежали ликвидации. — Если бы Станислав мог пойти на большую откровенность, то, пожалуй, сознался бы в том, что не раз прикидывал возможность встречи со Скунсом и был бы не прочь с ним поработать. — Ну, то есть берёт на себя роль не банального убийцы, а в каком-то смысле — орудия провидения.

— А он действительно умеет предвидеть все нюансы и всё, что ни случится, даже самые фантастические случайности, использует в своих интересах? — Павел попытался глянуть на свой перевязанный живот, очевидно сетуя, что оказался не способен просчитать действия бандита. — Ведь именно из-за этого никто не может подстроить ему ловушку?