Итак, Помпей не собирался возвращаться в Рим. Всю зиму он провел в провинции Азия — занимался наведением в ней порядка и примирял ее с новой волной откупщиков. Это сделали возможным его собственные цензоры. Конечно, Помпею не требовалось возвращаться в Рим, и он предпочитал находиться где-нибудь в другом месте. У него имелся еще один доверенный плебейский трибун, чтобы заменить уходящего в отставку Авла Габиния, — фактически даже два. Один — Гай Меммий, сын его сестры и ее первого мужа, того самого Гая Меммия, который погиб в Испании на службе у Помпея во время войны с Серторием. Другого звали Гай Манилий. Из этих двоих он был более способным и выполнял самое трудное задание: получить для Помпея специальное назначение, чтобы вести войну против царей Митридата и Тиграна.

Цезарь, предпочитавший оставаться в декабре-январе в Риме, считал, что это задание легче того, что было у Авла Габиния, — просто потому, что Помпей решительно подавил сенаторскую оппозицию, разгромив пиратов за одно короткое лето, потратив лишь малую часть тех средств, в которые могла обойтись эта кампания, и сэкономив на том, что не пришлось находить землю для солдат, платить за взятые взаймы флоты и выплачивать премии за содействие городам и государствам. В конце года Рим готов был дать Помпею все, чего бы тот ни потребовал.

Наоборот, Луций Лициний Лукулл пережил ужасный год. Сражения, поражения, мятежи, катастрофы — все это не давало возможности ему и его агентам в Риме возражать Манилию, который заявлял, что Вифинию, Понт и Киликию следует передать Помпею, причем немедленно; что Лукулла надо лишить командования и приказать ему с позором вернуться в Рим. Глабрион мог потерять контроль над Вифинией и Понтом, но это не помешало бы назначению Помпея, поскольку Глабрион с самого начала своего консульства жадно бросился управлять своей провинцией и тем самым ничем не помог Пизону. Да и Квинт Марций Рекс, губернатор Киликии, ничего заметного не совершил. Восток был открыт для Помпея Великого.

Нельзя сказать, что Катул и Гортензий не пытались что-то предпринять. Они проводили ораторские баталии в Сенате и колодце комиций, все еще продолжая возражать против этих чрезвычайных и всеобъемлющих командований. Манилий предлагал снова предоставить Помпею imperium maius, что поставит его выше любого губернатора. И еще предлагал включить дополнительный пункт, который позволял бы Помпею заключать мир и объявлять войну, не спрашивая на это разрешения ни у Сената, ни у народа и даже не консультируясь с ними. В нынешнем году не один Цезарь выступал в поддержку Помпея. Цицерон, ставший претором в суде по делам о вымогательствах, гремел в Палате и в колодце комиций. Присоединили свои голоса также цензоры Попликола и Лентул Клодиан, Гай Скрибоний Курион и — вот уж настоящий триумф! — консуляры Гай Кассий Лонгин и не кто иной, как сам Публий Сервилий Ватия Исаврийский! Как могли противостоять такому натиску Сенат или народ? Помпей получил командование и смог пролить слезу-другую, когда узнал об этом, объезжая свои диспозиции в Киликии. О, груз этих беспощадных специальных назначений! О, как он хотел бы вернуться домой, к мирной жизни, к покою! О, у него больше нет сил!

* * *

Сервилия родила свою третью дочку в начале сентября — светловолосую малышку, чьи глаза обещали остаться голубыми. Поскольку Юния и Юнилла были намного старше и поэтому уже привыкли к своим именам, эту Юнию будут называть Терция, что значит Третья. Благозвучное имя. После того как Цезарь решил не видеться с Сервилией — с середины мая, — беременность тянулась ужасно медленно. Последний срок совпал с самой большой жарой, а Силан решил, что неразумно уезжать из Рима на побережье из-за ее положения в таком возрасте. Он продолжал оставаться добрым и внимательным.

Никто, глядя на эту супружескую пару, не мог бы и заподозрить, что между ними не все ладно. И только одна Сервилия заметила новое выражение глаз мужа — печальный взгляд смертельно раненного. Но поскольку жалость была чужда ее натуре, она просто приняла это как факт и не смягчилась.

Зная, что слухи о рождении дочери дойдут до Цезаря, Сервилия не пыталась увидеться с ним. И без того тяжело, а теперь еще новая молодая жена Цезаря. Какой это был шок! Как гром среди ясного неба! Эта новость, как шаровая молния, придавила Сервилию, убила, превратила в пепел. Ревность душила ее день и ночь, ибо она, разумеется, знала эту женщину. Ни ума, ни глубины натуры — но такая красивая! Ярко-рыжие волосы и зеленые глаза! К тому же внучка Суллы. Богатая. Все необходимые связи и лапа в каждом сенаторском лагере. Умный Цезарь! Удовлетворил свою чувственность и повысил политический статус! Не имея возможности выяснить настроение своего любовника, Сервилия автоматически решила, что он вступил в брак по любви. Проклятый! Как ей жить без него? Как могла она жить, зная, что какая-то другая женщина значит для него больше, чем она? Как ей жить? Как?

Конечно, Брут регулярно виделся с Юлией. Официально став мужчиной в шестнадцать лет, Брут с отвращением воспринял беременность матери. У него, мужчины, — мать, которая все еще… все еще… О боги, какое смущение, какое унижение!

Но Юлия смотрела на случившееся по-другому.

— Как это хорошо для нее и для Силана, — говорила нареченному эта девятилетняя девочка, нежно улыбаясь. — Ты не должен на нее сердиться, Брут, правда. Что, если бы после двадцати лет брака у нас с тобой появился еще один ребенок? Ты понял бы гнев своего старшего сына?

Кожа у него сделалась еще хуже, чем год назад. Всегда воспаленная. Желтые прыщи, красные прыщи. Они чесались, горели. Их приходилось выдавливать, а потом отдирать корки. Ненависть к себе питала его отвращение к положению матери. Ему трудно было ответить на разумный, доброжелательный вопрос невесты. Брут хмурился, что-то ворчал, но потом неохотно сказал:

— Да, я понял бы его гнев, потому что сам сейчас чувствую себя так. Но я понимаю, что ты имеешь в виду.

— В таком случае начало положено, этого пока достаточно, — сказала мудрая малышка. — Бабушка объяснила мне все. Сервилия уже немолода, ей потребуется много помощи и сочувствия.

— Я попытаюсь, — сказал Брут, — ради тебя, Юлия.

И ушел домой, чтобы попытаться.

Все это перестало иметь значение, когда у Сервилии появился долгожданный шанс осуществить самую заветную мечту. Не прошло и двух недель после рождения Терции, как Цепион навестил Сервилию и сообщил своей сестре интересную новость.

Выбранный одним из городских квесторов, он получил в начале года назначение — помогать Помпею в кампании против пиратов, но не думал, что эта работа повлечет за собой необходимость уехать из Рима.

— Однако меня посылают с поручением, Сервилия! — похвастался он, такой счастливый. — Гнею Помпею требуется много денег, и он хочет, чтобы деньги и все счета и сметы доставили ему в Пергам. И везти их должен я. Разве это не замечательно? Я смогу проехать через Македонию и там увижусь с братом Катоном. Я так скучаю по нему!

— Рада за тебя, — равнодушно отреагировала Сервилия.

Ее совсем не занимала любовь Цепиона к Катону, поскольку она постоянно слышала об этом вот уже двадцать семь лет.