— Мой брат Квинт Сервилий Цепион, кажется, через день уезжает на Восток, — спокойно продолжала Сервилия. — Я спрошу у него, можешь ли ты сопровождать его, потому что хочу поручить тебе кое-что в провинции Азия. Конечно, он согласится взять тебя. У него нет причин для отказа. Он повезет Гнею Помпею Магну в Пергам деньги и счета. Но при нем не будет наличных, так что ты не почувствуешь искушения. Необходимо, чтобы ты, Синон, сделал то, что я требую, и потом уехал, ничего не тронув. Его брат Катон — военный трибун в Македонии — совсем другой человек. Подозрительный и жестокий. Безжалостный, когда его оскорбляют. Несомненно, Катон поедет на восток организовать похороны моего брата Цепиона. Это характерно для него. И когда он прибудет, Синон, никто не должен заподозрить, что нечто другое, а не болезнь стала причиной смерти моего брата Квинта Сервилия Цепиона.

— Понимаю, — сказал Синон с совершенно неподвижным лицом.

— Да?

— Вполне, госпожа.

— К завтрашнему дню отыщи свое средство. Это возможно?

— Возможно.

— Хорошо. Теперь сбегай за угол, в дом моего брата Квинта Сервилия Цепиона, и попроси его прийти ко мне сегодня по срочному делу, — приказала Сервилия.

Синон ушел. Сервилия откинулась на ложе, закрыла глаза и улыбнулась.

Она оставалась в той же позе, когда вскоре пришел Цепион. Их дома стояли поблизости.

— В чем дело, Сервилия? — взволнованно спросил он. — Твой слуга выглядел таким озабоченным.

— О боги, надеюсь, он не напугал тебя! — резко проговорила Сервилия.

— Нет-нет, уверяю тебя.

— Он тебе не понравился?

Цепион удивился:

— Почему он должен был мне не понравиться?

— Понятия не имею, — сказала Сервилия, похлопав по краю ложа. — Сядь, брат. Я прошу тебя оказать мне услугу и еще хочу убедиться в том, что ты кое-что сделал.

— Услугу?

— Синон — мой слуга, которому я доверяю больше всех. И я хочу, чтобы он кое-что сделал для меня в Пергаме. Я должна была подумать об этом сразу, когда сегодня ты был у меня, но поначалу это не пришло мне в голову, поэтому прости, что позвала тебя снова. Ты не будешь возражать, если Синон отправится в Азию в числе сопровождающих тебя?

— Конечно нет! — искренне согласился Цепион.

— Великолепно, — промурлыкала Сервилия.

— А что я должен был сделать?

— Составить завещание, — сказала Сервилия.

Он засмеялся.

— И все? Какой же здравомыслящий римлянин не помещает свое завещание у весталок, как только становится мужчиной?

— Но разве у тебя не изменились обстоятельства? Теперь ты женат, у тебя есть дочь, но нет наследника в твоем собственном доме.

Цепион вздохнул.

— В следующий раз, Сервилия, в следующий раз. Гортензия была разочарована, когда первой родилась девочка. Но она милая малышка, и роды были легкие. А сыновья еще появятся.

— Значит, ты все оставляешь Катону, — утвердительно произнесла она.

Лицо, так похожее на лицо Катона, исказилось от ужаса.

— Катону? — взвизгнул он. — Я не могу оставить состояние Сервилия Цепиона кому-либо из Порциев Катонов, как бы я ни любил моего брата! Нет, нет, Сервилия! Оно оставлено Бруту, потому что Брут не будет возражать, если его усыновят как Сервилия Цепиона. Он не откажется от этого имени. Но Катон? — Цепион засмеялся. — Ты можешь себе представить, чтобы твой маленький братец Катон согласился иметь любое другое имя вместо собственного?

— Нет, не могу, — ответила Сервилия и тоже посмеялась немного. Потом на ее глазах выступили слезы, губы задрожали. — Какой мрачный разговор! Но я должна была поговорить с тобой об этом. Никогда не знаешь, что ждет впереди.

— Однако Катон — мой душеприказчик, — добавил Цепион, готовясь покинуть комнату. — Он проследит за тем, чтобы Гортензия и маленькая Сервилия Цепиона наследовали столько, сколько позволит мне оставить им lex Voconia, и проследит, чтобы Брут получил сполна.

— Какая странная тема разговора! — сказала Сервилия, поднимаясь с ложа, чтобы проводить его до двери, и поцеловав его на прощание, что крайне его удивило. — Спасибо, что берешь Синона с собой. И еще спасибо, что успокоил меня. Я знаю, что боюсь напрасно. Ты ведь вернешься!

Она закрыла за ним дверь и постояла немного, не в силах двинуться с места. Ее пошатывало. Итак, она была права! Брут являлся его наследником, потому что Катон никогда не согласится войти в семью патрициев под именем Сервилия Цепиона! О, какой замечательный день! Даже измена Цезаря уже не ранила так больно, как несколько часов назад.

Иметь в своем штате Марка Порция Катона, даже если его обязанности ограничивались консульскими легионами, было тяжелым испытанием. Губернатор Македонии даже не представлял себе, насколько тяжким, пока этого не случилось. Если бы молодой человек был частным назначенцем, он бы сразу был отправлен домой, будь его спонсором хоть сам Юпитер Наилучший Величайший. Но поскольку Катона назначил народ через Трибутное собрание, губернатор Марк Рубрий не мог ничего поделать. Оставалось только терпеть присутствие Катона.

Но как можно терпеть человека, который всюду суется, везде подглядывает, постоянно задает вопросы, хочет знать, почему это пошло туда, почему то стоит в книгах больше, чем на рынке, почему такой-то требует освобождения от налогов? Катон не переставал задавать эти «почему». Если же ему тактично напоминали, что его изыскания неуместны в отношении консульских легионов, то Катон просто отвечал, что все в Македонии принадлежит Риму, а Рим, воплощенный в Ромуле, избрал его одним из своих магистратов. Следовательно, все в Македонии, согласно закону, морали и этике, касается его лично.

Губернатор Марк Рубрий был не одинок в своем страдании. Его легаты и военные трибуны, писари и начальники тюрем, судебные приставы и публиканы, любовницы и рабы — все дружно ненавидели Марка Порция Катона. Катона, который помешан на работе. От него нельзя было избавиться, отослав в какое-нибудь дальнее поселение в провинции, потому что через два, максимум через три дня он возвращался, отлично выполнив поручение.

Большая часть его разговоров — если громкие разглагольствования можно назвать разговором — посвящалась его прадеду Катону Цензору, чью бережливость и старомодные взгляды Катон ценил безмерно. И поскольку Катон был Катоном, он фактически подражал Цензору во всем, кроме одного: он везде ходил пешком, вместо того чтобы ездить на лошади. Он ел крайне умеренно и пил только воду; он вел простую солдатскую жизнь и держал только одного раба для услуг.

Но имелось одно серьезное нарушение принципов его прадеда. Катон Цензор ненавидел Грецию, греков и все эллинское. А молодой Катон восхищался ими и не делал из этого секрета. Это давало повод тем, кто был вынужден терпеть присутствие Катона в греческой Македонии, подшучивать над ним. Всем ужасно хотелось хоть как-то проткнуть его невероятно толстую кожу. Но все эти шуточки оставляли на ней лишь малозначительные вмятины. Когда кто-нибудь упрекал Катона в том, что он предает принципы своего прадеда, поддерживая эллинский образ мышления, шутник попросту переставал существовать для Катона. Увы, то, что Катон действительно считал важным, доводило до бешенства его начальников, равных ему по положению и подчиненных: он не терпел того, что называл «жить с комфортом», и критиковал за это и губернатора, и любого из центурионов. Поскольку сам Катон обитал в двухкомнатном кирпичном доме на окраине Фессалоник и делил к тому же убогое жилище со своим другом Титом Мунацием Руфом, военным трибуном, никто не мог сказать, что сам Катон «живет с комфортом».