Влас обвёл всех взглядом, полным боли и тоски.

– Вот вы и услышали мою историю, мои родные, и теперь знаете обо мне всё. Я ведь обещал вам всё рассказать, когда придёт время, – обратился он к Захарихе.

Та закивала, вытерла слёзы и принялась за свой рассказ. Она поведала Власу, как появилась в её доме Надийка.

– Ты прости меня, Влас, что долгое время не доверяла я тебе, сторонилась тебя, и была груба с тобой, – обняла старуха Власа.

– Да что там, – махнул он рукой, – Вы заботились о Надийке и оберегали её от всех. Я ведь всё понимаю.

Он вытер рукавом рубахи слёзы, что катились по его щекам:

– Вы покажете мне могилу Лады?

– Покажу.

Надийка не плакала, она молча смотрела на Власа, а в её глазах так и стояли, застыв, две огромные слезинки, как прозрачные хрустальные бусины. Она не знала что сказать, не знала, что думать, мысли путались в её голове, кругом была будто бы белая пелена. Но девушка твёрдо ощущала одно – в её жизни всё будет хорошо, и Лада действительно её мама, таких совпадений просто не бывает. Всё, что рассказал им Влас – это чистая правда.

ГЛАВА 37

Наступила весна. На дворе стоял ласковый май, утопающий в кружевной свежей зелени юной листвы. В один из дней в деревню приехали люди из города, во главе с батюшкой. Старенький священник, как и обещал, всё устроил, и сейчас все они – Захариха, Надийка, Влас, Лидия Николаевна и городские – сели на телеги и тронулись в сторону леса, туда, где была похоронена Лада. Останки Лады привезли в деревенскую часовню, что к тому времени уже была достроена, и батюшка отвёли над усопшей чин отпевания, а затем Ладу похоронили на погосте, на святой земле. На похороны собралась вся деревня. Теперь уже можно было не бояться и не скрывать правды, и Захариха поведала людям историю Надийки, что столько лет она хранила лишь в своём сердце, живя в постоянном страхе, что её могут осудить за то, что это она погубила ту молодую женщину и украла её ребёнка. Сейчас же на душе у Захарихи, несмотря на слёзы, льющиеся градом по её морщинистым, впалым щекам, наступил, наконец, долгожданный покой и умиротворение. Она была рада, что Лада теперь не безвестная незнакомка, что они узнали её судьбу и её личность, радовалась тому, что душа бедной молодой женщины упокоится теперь с миром и молитвами на кладбище, а не останется безвестной могилкой под старой разлапистой елью в дремучем лесу.

Надийка плакала беззвучно, стоя на коленях у могилы матери. Мария и Глафира стояли позади неё, не смея вмешаться, Надийка должна была отплакать эти слёзы раз и навсегда, отпустить своё горе, облегчить и свою душу и душу матери, не удерживая её, не томя своей безмерной скорбью. Влас, опираясь на палочку, сидел на низеньком табурете рядом с Надийкой и плакал так, как могут плакать только мужчины. Слёзы стекали по его исхудавшим после болезни щекам и прятались в окладистой пшеничной бороде. Он смотрел на гроб, в который положили останки Лады, а перед глазами его стояла весёлая смешливая девчонка с русой косой, в голубом сарафане колокольчиком, и с красной лентой в косе. Она улыбалась ему и кивала головой, словно успокаивая и благодаря за всё, что он для неё сделал, и, прося позаботиться о её доченьке Надийке.

Вся деревня, собравшаяся на погосте, не могла сдержать слёз, наблюдая за похоронами этой несчастной молодой женщины, судьба которой была так жестока с нею – сначала она потеряла родителей, потом, хоть и не успела она о том узнать, своего жениха, а вскоре погибла и сама родами. Кто знает, окажись она в тот момент рядом с человеческим жильём, быть может и спасла бы её повитуха, но до деревни она не успела дойти, и роды застали её в лесу, тем более, что родилась Надийка раньше положенного срока и Лада не ждала ещё родов. Как она вообще оказалась так далеко от родных мест, этого теперь уже не мог сказать никто. Надийка, не замечая никого, смотрела только на гроб, о чём она думала сейчас, что творилось в её сердечке, не знал никто, можно было только представить силу её скорби, ей казалось, что сейчас она снова, во второй раз потеряла свою маму, теперь уже навсегда, ведь всё же, все эти годы, несмотря на откровение Захарихи несколько лет назад, Надийка в глубине души всё же продолжала хранить надежду на то, что мама её жива, хотя это и было невероятным.

Наконец, прощание было закончено, гроб опустили в могилу, и люди, подходя длинной вереницей по очереди к разверзшемуся земляному чреву, бросали по горстке землицы вниз, и та с глухим стуком ударялась о крышку гроба, отдаваясь болью в сердце. Поднялась на ноги и Надийка. Внезапно, она вдруг замерла на месте, и, широко распахнув глаза, уставилась в одну точку, туда, где чуть в стороне от могилы, росли рядышком две берёзы.

– Надийка, что с тобой? – подскочила к ней Захариха, она испугалась того, что девушке сделается сейчас плохо, как бывало с ней уже не раз в моменты сильных душевных потрясений. Но Надийка ничего не ответила старухе, а неожиданно улыбнулась широко и радостно.

– Господи, помилуй, – вымолвила Захариха, – Точно неладно с девкой. Как бы вовсе умом не тронулась с волненья. Не надо было ей глядеть на мощи. А она упрямая, заладила, нет да нет, всё видела, кости материны на её глазах в гроб-те укладывали. Дура я, дура.

Она обняла Надийку и хотела было отвернуть её от того места, куда она так пристально смотрела, но тут вдруг девушка воскликнула, продолжая улыбаться сквозь слёзы:

– Бабушка, ты видишь? Ты это видишь?!

– Что, милая, что я должна видеть? – всполошилась старуха, хватая Надийку за руки.

– Там мама моя стоит! – громко произнесла девушка, и люди со страхом и любопытством замерли и уставились на неё.

– Где, Надийка?

– Да вот же, вот, бабуся, как ты не видишь? Вот, под берёзами. На ней сарафанчик голубенький, коса длинная, красной лентой перехвачена. Она мне улыбается и благословляет.

Надийка смотрела, не отводя глаз.

– Господи, помилуй! – вновь прошептала Захариха и перекрестилась, изо всех сил таращась на берёзы и пытаясь хоть что-то разглядеть, но ничего не было ей видно, кроме травы, да высокого репейного куста.

– Видать, только Надийке дано увидеть духовными очами свою матушку в силу дара своего. Милость это ей Божия, в утешение.

Надийка протянула вперёд руку ладонью вверх и так застыла.

– Бабушка, – прошептала она, – А ты знаешь, кто рядом с нею стоит?

– Кто?

– Парень молодой, да такой красивый, глаза у него такие добрые-добрые, смеющиеся, как щёлочки, он в белой рубахе, а волосы у него тоже русые, как у мамы. Он тоже меня крестит, благословляет.

Надийка ахнула:

– Это мой отец, бабуня! Это тятенька мой!

Девушка постояла так ещё мгновение, а затем, в порыве, горячо прижала обе ручки к сердцу, словно принимая, как некую осязаемую вещь, родительское благословение. Всё это действо продолжалось какие-то минуты, а на погосте стояла полная тишина, люди, затаив дыхание, наблюдали, то переводя взгляд на Надийку, то на берёзы. Но никто из них не видел ничего того, что открылось девушке. И вдруг раздался голос мальчишки лет десяти, Гришки Прохорова, он показывал пальцем на небо и подпрыгивал на месте от восторга и нетерпения. Люди подняли головы и увидели, как над ними кружат в голубом чистом небе два белых лебедя. Откуда они взялись, и когда прилетели, никто не понимал.

– Чудо Божье, – зашептался народ, бабы закрестились.

Все смотрели, приложив ладони к глазам от солнца, на этих прекрасных птиц, а они танцевали, кружились в небе, то припадая вниз, то поднимаясь выше, и, наконец, широко взмахнув крыльями, взвились стрелой, и пропали в чистой прозрачной выси.

– Улетели, – прошептала Захариха и утерла